На дороге - [105]
Мы сели в машину у Бэйб и попрощались с нею. Тим ехал с нами до своего дома за городом. Бэйб в тот день была прекрасна: длинные волосы, светлые и шведские, а на солнце выступили веснушки. Она выглядела в точности как та маленькая девочка, которой она, в сущности, и была. В ее глазах стояла дымка. Может, она с Тимом приедет к нам позже – но она не приехала. До свиданья, до свиданья.
Мы рванули. Оставили Тима у него во дворе на Равнинах за городом, и я оглянулся посмотреть, как Тим Грэй уменьшается на этой равнине. Этот странный парень стоял там полных две минуты, смотрел, как мы уезжаем, и Бог знает какие горестные мысли бродили у него в голове. Он становился все меньше и меньше, однако, стоял без движения, положив одну руку на натянутую бельевую веревку, будто капитан, а я весь перекрутился, чтобы только подольше видеть Тима Грэя, пока от него не осталось ничего, кроме возраставшего отсутствия в пространстве, а пространство открывалось на Восток, к Канзасу, который уводил все дальше назад, к моему дому в Атлантиде.
Теперь мы направили наше дребезжавшее рыдо на юг, целясь на Кастл-Рок, Колорадо, а солнце краснело, и скалы к западу выглядели как бруклинская пивоварня в ноябрьских сумерках. Высоко в их лиловых тенях кто-то все шагал, шагал, но нам было не разглядеть; может, тот старик с седыми волосами, которого я ощутил в вершинах много лет назад. Закатеканский Джек. Но он приближался ко мне. Если вообще не стоял всегда сразу за спиной. А Денвер отступал сзади – как город из соли, его дымы разламывались в воздухе и растворялись у нас на глазах.
4
Стоял май. И как только могут такие уютные деньки в Колорадо с его фермами, оросительными канавами и тенистыми лощинами – куда малышня бегает купаться – рожать на свет насекомых типа того, что цапнуло Стэна Шепарда? Рука его свисала по ту сторону дверцы, он ехал и счастливо молол языком, как вдруг какая-то тварь со всего маху впилась ему в руку и засадила свое длинное жало – да так, что тот взвыл. Она прилетела из этого американского денечка. Стэн дернулся, шлепнул себя по руке и извлек жало, а через несколько минут рука начала распухать и болеть. Мы с Дином не могли определить, что это такое. Нужно было лишь подождать и посмотреть, не спадет ли опухоль. Вот они мы какие – едем к неизведанным южным землям, и трех миль не отъехали от родимого городка, старого бедного городка детства, как странное. Лихорадочное, экзотическое насекомое откуда ни возьмись возникает из какой-то тайной порчи и вселяет страх в наши сердца.
– Что это такое?
– Я никогда не слыхал, чтобы здесь водились жуки, которые оставляют такую опухоль.
– Вот черт! – Поездка от этого стала казаться зловещей и обреченной. Мы ехали дальше. Стэну становилось все хуже. Остановимся у первой же больницы и вколем ему пенициллин. Проехали Кастл-Рок, уже в темноте подъехали к Колорадо-Спрингс. Огромная тень пика Пайк высилась справа от нас. Мы быстро катились по шоссе в Пуэбло.
– Я стопарил по этой дороге тысячи раз, – рассказывал Дин. – Как-то ночью прятался вот за этой самой проволочной изгородью, когда меня ни с того ни с сего по шугани прибило.
Мы все решили рассказывать истории своей жизни, но по очереди, и Стэну выпало первым.
– Ехать нам далеко, – сделал такое вступление Дин, – поэтому ты должен очень сильно постараться и вспомнить как можно больше деталей – но и тогда всего не расскажешь. Легче, легче, – предостерег он Стэна, – ты при этом сам должен расслабиться. – Стэн пустился в свой рассказ, пока мы летели сквозь темень. Он начал с житья во Франции, но чтобы преодолеть громоздившиеся одно на другое пояснения, вынужден был вернуться и начать с отрочества в Денвере. Они с Дином стали припоминать те разы, когда видели друг друга рассекающими на великах по городу.
– А вот еще раз ты забыл, я знаю, – гараж «Арапахо». Помнишь? Я кинул в тебя мяч с отскока на углу, а ты кулаком его отбил, и он укатился в канализацию. В первом классе. Теперь вспомнил? – Стэн нервничал, его лихорадило. Он хотел рассказать Дину все. Дин теперь был арбитром, стариком, судьей, слушателем, он одобрял, он кивал:
– Да, да, продолжай. – Мы проехали Вальзенберг; потом неожиданно – Тринидад, где в каком-то месте далеко от дороги, перед костром, возможно, с кучкой других антропологов сидел Чад Кинг и, как в старину, тоже рассказывал историю своей жизни, и даже присниться ему не могло, что мы проезжаем по шоссе именно в это мгновенье, направляясь в Мексику и рассказывая собственные истории. О печальная Американская Ночь! Затем мы оказались в Нью-Мексико, миновали округлые скалы Ратона и остановились у закусочной, голодные как волки, наелись гамбургеров и еще завернули с собой в салфетку, чтобы съесть потом у границы внизу.
– Перед нами сейчас лежит весь Техас по вертикали, Сал, – сказал Дин. – Раньше мы делали его по горизонтали – расстояние такое же. Мы будем в Техасе через несколько минут и выедем из него лишь завтра в это же самое время, а останавливаться не будем вообще. Только подумай.
Мы поехали дальше. По другую сторону гигантской равнины ночи залег первый техасский городок – Далхарт, который я уже проезжал в 47-м. Он лежал, поблескивая на темном полу земли в пятидесяти милях от нас. Земля в лунном свете была сплошными зарослями мескитов и пустошами. На горизонте стояла луна. Она набухала, она становилась огромной и ржавой, она таяла и катилась, пока не вмешалась утренняя звезда, и роса не начала залетать нам в окна, – а мы все мчались. После Далхарта – пустого крохотного городка – мы погнали в Амарилло и въехали туда утром, оплетенные травами-попрошайками, бурными на ветру, которые всего лишь пару лет назад волновались вокруг бизоньих палаток. Теперь же повсюду стояли бензоколонки и новые музыкальные автоматы образца 1950 года с громадными изукрашенными рылами, щелями под десять центов и жуткими песнями. Всю дорогу от Амарилло до Чилдресса мы с Дином сюжет за сюжетом вколачивали в Стэна те книги, что прочли сами, – тот нас об этом попросил, поскольку очень хотел знать. В Чилдрессе под горячим солнцем мы повернули прямо на юг по второстепенному шоссе и пронеслись по бездонным пустошам к Падуне, Гатри и Абилину, Техас. Дину теперь надо быле поспать, и мы со Стэном сели вперед и повели машину. Наш шарабан чадил, подскакивал и изо всех сил пробивался вперед. Огромные тучи ветра с песком обдували нас из мерцавших пространств. Стэн катил себе дальше с историями про Монте-Карло, Кань-сюр-Мер и голубые местечки под Ментоной, где темнолицые люди бродят меж белых стен.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.
После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.
«Ангелы Опустошения» занимают особое место в творчестве выдающегося американского писателя Джека Керуака. Сюжетно продолжая самые знаменитые произведения писателя, «В дороге» и «Бродяги Дхармы», этот роман вместе с тем отражает переход от духа анархического бунтарства к разочарованию в прежних идеалах и поиску новых; стремление к Дороге сменяется желанием стабильности, постоянные путешествия в компании друзей-битников оканчиваются возвращением к домашнему очагу. Роман, таким образом, стал своего рода границей между ранним и поздним периодами творчества Керуака.
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру.Роман «Суета Дулуоза», имеющий подзаголовок «Авантюрное образование 1935–1946», – это последняя книга, опубликованная Керуаком при жизни, и своего рода краеугольный камень всей «Саги о Дулуозе» – автобиографического эпоса, растянувшегося на много романов и десятилетий.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.