На дне - [22]

Попятилась назад, глядя, как под телом девчонки расползается лужа крови. И вдруг снаружи послышались выстрелы, громкие крики, суета и топот ног. Где-то вдалеке раздался треск лопастей вертолета.

— Нас окружили, — заорал кто-то. — Русские.

Тут же ко мне в комнату забежал испуганный и бледный Джабар, а я к телу девчонки наклонилась и ножницы выдернула, тяжело дыша, на бандита смотрю и чувствую, как ее кровь по запястью течет. Еще теплая. Судорожно всхлипнула и тут же одернула себя — сейчас это мой труп лежал бы здесь на бетонном полу. Она пришла меня убить.

— За мной иди.

— Куда?

— Куда надо. Аслан велел. Пошли. Здесь сейчас месиво начнется.

Словно в ответ на его слова снаружи раздалась короткая автоматная очередь и послышался жуткий крик агонии. Где-то взвыла женщина. Ругань, шум, беготня. Что-то с треском рушится.

— Быстрее. Потом поздно будет. Аслан мне голову отрежет.

И я пошла за ним, оглядываясь на мертвую девчонку, все еще сжимая ножницы и чувствуя, как из глубины поднимается какой-то вой ужаса, вой обреченного понимания, что начался самый жуткий кошмар…

ГЛАВА 8

Любишь? Чувствуешь себя героем? Уже видишь образ светлого мученика, страдающего в любви за все пропащее человечество?

Выкинь такую любовь на помойку, мазохист, и полюби снова. Вне добра и зла, вне разделения мира на принципы человеческой морали хорошо и плохо, вне сытого счастья зверя и импульсной невралгии боли. В осознании вечной гармонии сущего, лишенного тех ошметок чувств, которые таскает каждый человек и пытается приделать к каждому камню, каждой травинке и ко всем себе подобным. Выйди за рамки суждения по себе.

(с) Аль Квотион

Я слышала выстрелы и крики. Выла какая-то сирена, что-то взрывалось, ломалось, трещало. Все звуки смешались в какофонию, от которой рвались нервы, и голова раскалывалась на части. Джабар спрятал меня на каком-то складе глубоко под землей с флягой с водой в руках. Это больше напоминало бункер, но он был совершенно пустой. Тусклые лампочки в центре потолка, без плафонов, с мелкими мошками, крутящимися вокруг и замертво падающими на светлое пятно вниз, на грязный бетонный пол. Лампочки отвратительно зудели. В детдоме у нас были такие же лампочки в санчасти и в изоляторе.

Крики снаружи сводили с ума. Я различала русскую речь, кто-то молил не убивать, просто молился. Это происходило прямо надо мной. Голоса обрывали выстрелы. И меня пронизало зловещей догадкой — они расстреливают пленных… О боже. Они убивают всех тех людей, которых держали в заложниках. Я видела, как Дагмара носила им еду из помойки и воду в бидоне.

Нет… нетнетнет. Я не хочу думать, что это ОН отдал приказ их расстрелять. Не хочу и не могу. Мне с этим придется жить… Как? Не знаю. Я не выживу с осознанием того, что человек, которого я люблю, душегуб и безжалостный убийца.

Прижимаясь к двери, я жадно слушала, что там происходит, и дикий ужас от деяний моего мужа вдруг сменился другим ужасом, от которого меня швырнуло в ледяной пот и сердце зашлось в паническом приступе. Его могут там убить… прямо сейчас. Наверху. В этом месиве его могут убить. Захотелось начать биться в дверь, орать, скулить и выть, чтоб меня выпустили. Я было замахнулась и сдавила руки в кулаки в отчаянии, прокусив губу до крови и сжав челюсти до адской боли. НЕЛЬЗЯ. Если меня найдут и… и Максим… и его… о боже… я не могу сейчас умереть. Я должна найти детей. Я не имею права.

В этот момент послышались шаги. Кто-то спускался к складу. Я вжалась в стену, мечтая с ней слиться, притаилась за дверью в ожидании. Задержала дыхание. Шаги стихли. Кто-то стоял с другой стороны. Нас разделяла железная дверь бункера. Я затаилась, стараясь не дышать и не двигаться. И за дверью тоже было тихо. Неужели за мной пришли? Это конец? Меня убьют вместе с остальными пленными?

От одной мысли об этом стало жутко. Нет, не за себя… я вдруг отчетливо поняла, что, если меня придут убивать, это означает одно — Максима больше нет в живых.

Я зажмурилась. В висках пульсировал панический страх. Послышался скрип, как поворот ключа. Расширенными глазами я смотрела на дверь. Но она не открылась. Шаги начали удаляться. Медленно и бесшумно выдохнув, содрогаясь всем телом, я прикрыла глаза. Пока наверху не раздался взрыв, и я не подпрыгнула от испуга, а с потолка посыпалась штукатурка.

Там настоящее побоище. Я инстинктивно дернула ручку двери, и та вдруг совершенно легко открылась. Судорожно сглотнув, потянула ее на себя, прогибаясь под тяжестью, приготовившись к нападению или… сама не знаю к чему, но там за дверью царил полумрак, мигала красная лампочка.

Осмотревшись по сторонам, вглядываясь в красноватый полумрак, я, осторожно ступая, пошла вперед. Здесь наверняка должна быть лестница. Наверх. В темницы, где держали пленных. Я старалась не смотреть на мертвецов. Нет, мне не было страшно, мне было их жаль. Настолько жаль, что сердце переставало биться.

Умереть вдали от Родины. Сгнить вот так на полу. Не в земле, не в кругу оплакивающей семьи… Это ведь так страшно. Еще страшнее думать о тех, кто так и не дождался несчастных домой, кто не знает, что с ними и где их тела. Кто всю жизнь будет вздрагивать от телефонного звонка и стука в дверь, надеяться и ждать… И все это сделал мой муж? Разве когда-нибудь он сможет от всего этого отмыться? От крови и от всей грязи? Как он вернется домой? Как снова сможет стать Максимом Вороновым? Если его поймают наши? Его же казнят на месте. Расстреляют, как бешеное животное. Без предупреждения. Никто и никогда не сможет оправдать все, что он натворил. Я дошла до двери, ведущей наверх, и в отчаянии поняла, что дверь наглухо закрыта. Сверху раздалась автоматная очередь, и я бросилась обратно в полутемный коридор.