На дне могилы - [67]

Кости не произнес напрашивавшегося слова «опять». Ох, зараза! Я готова была провалиться сквозь землю. Ниггер прав: ты идиотка. С заглавной «И».

Должно быть, Кости уловил мое самобичевание, потому что он возразил:

— Ты не идиотка. Чарльз сказал, что втянул тебя в это дело, хотя кому-кому, а ему следовало быть умнее. Но он считал, что в одиночку ставить ловушку на Грегора слишком рискованно, поэтому я от него таился.

— Ты должен меня ненавидеть, — простонала я. — Я дважды все испоганила, думая, что помогаю.

Он выгнул брови:

— Вообще-то, трижды. Когда ты сбежала от меня к Дону, тоже думала, что помогаешь. Я видел в этом недостаток уважения — мол, ты не позволяешь мне самому за себя сражаться, — но теперь понимаю, что по-другому ты не могла. Такая уж ты есть. Никогда не будешь сидеть сложа руки и ждать, чем кончится бой для того, кого ты любишь. Обязательно вмешаешься, сколько бы ни обещала перемениться.

Его слова резанули меня ножом по сердцу.

«Вот почему он ушел, — казнила меня совесть. — Тебе нравилось думать, что это просто из желания потрахаться на свободе, потому что тогда виноватым получался он, а не ты. Но виновата ты. Кости прав: ты никогда не изменишься. И никто в здравом уме с тобой не свяжется».

Бесполезно было говорить, как я жалею. Не просто бесполезно — оскорбительно после всего, что случилось. И единственное, что оставалось, — показать, как мне хочется, чтобы все вышло иначе. Я откинула мысленные щиты, открылась, дав Кости услышать все, что я чувствовала, обнажив все, чем обычно оправдывала свои действия.

Он закрыл глаза. Содрогнулся, как от удара. Стоило ослабить тугую хватку, и все выплеснулось из меня одной волной, все, что я так долго скрывала, пеной взлетело на поверхность.

— Котенок, — прошептал он.

— Я просто хотела, чтобы ты знал: я понимаю. — Мне трудно было говорить сквозь ком в горле. — Ты сделал все, что мог, Кости. Это я все испортила.

Он открыл глаза.

— Нет, это мое упрямое желание справиться с Грегором в одиночку нас разлучило. Я мог бы сказать тебе, что готовлю ловушку, прежде чем запихивать тебя в ту комнатушку. И мог бы сказать про Новый Орлеан и попросить принимать те таблетки, чтобы Грегор не смог узнать все из твоих снов. Но мне хотелось справиться самому. Это мои гордость и ревность нас развели. Если ты ошибалась во мне, Котенок, то и я ошибался точно так же, но больше я не хочу об этом говорить. Я вообще не хочу говорить.

Он дернул вниз молнию. Я ошеломленно заморгала.

— После всего ты еще хочешь со мной спать?

Кости выскользнул из брюк. Под ними, как всегда, ничего не было.

— После всего я еще люблю тебя.

От неожиданности я замолчала. Потом выговорила первое, что пришло в голову:

— Ты, верно, с ума сошел.

Он ответил тихим сухим смешком:

— Как раз за твою безрассудную отвагу я тебя и полюбил. И пусть она же теперь приводит меня в бешенство, я вряд ли любил бы тебя, будь ты иной, чем есть.

Мне так хотелось верить, что любовь побеждает все. Что мы с Кости справимся со всем, опираясь на чистое чувство. Но жизнь не так проста.

— Если мы оба не можем измениться, — сказала я, и сердце у меня сжалось, — рано или поздно мы снова оттолкнем друг друга.

Он оперся коленом о край кровати.

— Ты права, мы не можем измениться. Я всегда буду стараться тебя защитить и беситься, когда мне это не удастся. И ты всегда будешь бросаться за меня в огонь, как бы мне ни хотелось, чтобы ты оставалась в стороне. И нам придется постоянно сражаться со своей природой. Ты готова рискнуть?

Когда у нас с Кости шесть лет назад все только начиналось, я знала, что эта связь разобьет мое сердце. Так и случилось, и не раз, и Кости не пытался уверить, будто больше такого не повторится. Но, как и тогда, я не могла устоять.

— Игра без риска — для цыплят, — прошептала я.

Он свернулся на постели: весь — узлы жил и бледная твердая плоть. Потом стал распрямляться, неторопливо прошелся губами от живота к шее. Мои соски затвердели, живот свело желанием, и я вся выгнулась навстречу ему.

Он припал ртом к моим губам, заключив меня в объятия. Почувствовав сверху его нагое тело, я утратила власть над собой. Кожа у меня звенела всюду, где касалась его. Мне хотелось быть ближе, еще ближе, я ногами отбросила одеяло. Кости целовал меня, как тонул, его язык сталкивался с моим, он чувственно терся о меня, гладил, не входя, касался всюду сразу.

Я тоже водила по нему ладонями, стонала ему в рот. Желание усилилось до боли, когда он проник в меня пальцами, отыскал самое чувствительное место и принялся тереть. Я царапала ему спину. У меня слезы текли из глаз. Невероятный экстаз нарастал, и я оторвала от него губы, чтобы простонать:

— Господи, Кости, да!

Это были плач и вопль. Он отозвался, опрокинув меня на себя, тем же движением поднял меня и зарылся ртом между моими бедрами.

Меня мгновенно сотрясла конвульсия. Его руки сомкнулись у меня на талии, а язык ощупывал мою плоть, он сосал, не выпуская клыков, упивался моим наслаждением. Я вцепилась в его волосы, содрогаясь от ряби последних волн.

Кости снова опустил меня на матрас, не отрывая рта. Я еще задыхалась от оргазма и обмякла на подушках. Он поднял голову, впился глазами в мои глаза, пополз по мне вверх.