На день погребения моего - [61]

Хантер весь день проводил на улице с альбомом для набросков, рисуя как можно больше, чтобы забрать это всё с собой. Та ночь была последней перед его отъездом из дома Констанс.

  — Я хотела устроить прощальную вечеринку,  — сказала она, но здесь нечего есть.

   — Я могу съездить к Нарвику.

  —  Слишком поздно. После полуночи плохой лед.

 —  Этой ночью не так уж темно, бабушка. Я скоро вернусь.

 Обычно на берегу был лодочник, отвозивший пассажиров после того, как плававшие по расписанию паромы становились на ночь в доки  — можно было рассчитывать на стабильное, если не оживленное, круглосуточное движение, словно на материке был мрачно пленительный курорт, известный нескольким искушенным. С приходом зимы в море стало всё сложнее находить проталины. Глянцевый маленький пароходик грохотал туда-сюда с акцентом раздосадованной охотничьей собаки, а лоцманы приветствовали друг друга среди дрейфующих льдин. Ночь была прекрасно освещена благодаря какому-то фосфоресцирующему свечению во льдах.

Но этой ночью город был унылым местом. Ничего особенного не происходило. Близкое отбытие «Малю», кажется, заставило всех решать невыясненные вопросы. Всюду горели огни, словно устраивали какие-то невидимые приемы. Бессонница окутала город, как потная простыня. Банды гопников, иногда проходившие мимо, не совершали преступления серьезнее разглядывания. Не спящие жители города, словно временные хозяева гостиниц, приводили приезжих в свои собственные гостиные, сидели молча, редко предлагали алкоголь, потому что он по баснословной цене, оплачивается в темноте и только банкнотами, словно монеты звенят слишком громко в необозримом безмолвии.

 Единственная харчевня, открытая в это время  — «Северная кухня Нарвика «Ледяная каша», она была заполнена в любое время суток, у дверей всегда стояла очередь. Хантер предвидел долгое ожидание. Не только потому что очередь двигалась невыносимо медленно  — часто она вообще не двигалась, а когда начинала двигаться, продвигалась только на расстояние, которое занимает в пространстве один человек. Словно некоторые из ожидавших в очереди были представлены здесь лишь частично.

Рядом с ползущей очередью, в противоположном направлении, постоянно проезжал затейливый паровозик, транспортное средство размером с котелок, чтобы напомнить ожидающим сегодняшнее меню: томленая медуза с морошкой, яйца поморников в любом виде, котлеты из моржа и снежное парфе, не говоря уже о пользующемся всеобщим одобрением мясе «Олаф», которое было блюдом этой недели, а фактически  — каждой недели, его прокручивали за стеклом витрины, на расстоянии нескольких дюймов от глотающих слюнки клиентов, хотя, учитывая знаменитое отсутствие у местных жителей самоконтроля, это была не очень надежная защита. Помимо краж закуски ожидание оживлялось прохождением без очереди, бросанием еды, поношением по матушке и непреднамеренными экскурсиями на пристань Нарвика.

Сам Нарвик, который, по слухам, никогда не спал, продолжал сновать туда-сюда, и так всю ночь, приветствуя клиентов, вынося заказы с кухни, принимая деньги и в целом пытаясь своим арктическим юмором подбодрить тех, кто долго ждал в очереди:

 — Канадец заходит в бар и говорит: «Ой, что?». Два итальянца проводят геологоразведочные работы на Юконе, один из них вбегает в лагерь: «Я нашел золото!», другой говорит: «Э, овации тебе и твоей матушке». Какая любимая фраза для съема на Аляске? «Гав-гав».

  — Пару порций этого мяса «Олаф», думаю,  — наконец-то пришла очередь Хантера,  — еще салат из шинкованной капусты с корнеплодами, и, пожалуйста, «Таинственный соус» сбоку.

Он вернулся на остров к середине ночи, теперь здесь было холодно и безлюдно, обещание скорого прихода зимы, рискованное путешествие по ледяным просторам, сознательное злорадство от падения излишне доверчивых в топь, никаких предостережений.

 А среди непрестанно дрейфующих льдов неисчислимые смещения и вращения, таяние и заморозки, настанет момент, может быть, два, когда формы и размеры ледяных масс этой «Арктической Венеции» в точности повторят формы мирской Венеции и ее отдаленных островов. Не все эти формы будут сушей, конечно, некоторые будут льдом, но, воспринимаемые как многосвязные пространства, две станут одним, Мурано, Бурано, Сан-Микеле, Гранд-канал, каждая маленькая водная артерия в доскональных деталях, и за это краткое мгновение станет возможным переместиться из одной версии в другую. Всё свое детство Хантер Пенхоллоу ждал судьбоносного момента, молился о разрушительной атаке на его органы чувств, чтобы немедленно переместиться на мили и годы отсюда, в Город молчания и самой Королевы Адриатики. Он «проснулся бы», хотя это больше напоминало возвращение после бессмысленного путешествия в комнату в Бауэр-Грюнвальд, под окном которой издает душераздирающие звуки тенор под аккомпанемент концертино, и солнце заходит за Грот-мачту.

Но лед всегда вкрадывался в его сны. Замерзшие каналы. Защита льда. Каждую ночь возвращаться в лед, как домой. Полулежать, горизонтально, как лед, под поверхностью, входить в незапертый, непробиваемый, долгожданный сон... Вниз в другой мир детства и снов, где полярные медведи больше не ходят вразвалку и убивают, а снова в воде — плавают подо льдом, превратившись в огромных амфибий, белых морских существ, грациозных, как дельфины.