На дальних воздушных дорогах - [26]

Наконец темная облачная завеса стала рваться, и кое-где через образовавшиеся просветы можно было увидеть поблескивающие параллельные линии (железные дороги) и извивающиеся ленты рек. Все чаще на фоне чернеющих лесов стали появляться белые пятна — озера Пруссии. Полет проходил нормально.

— Пилоты! — прогремел в наушниках бас Штепенко. — Курс правильный, на месте будем через час. Сейчас самое время подкрепиться.

Хорошая идея. С желудком шутить нельзя. Я вытащил из левого кармана комбинезона двухсотграммовую фляжку, отвинтил пробку и сделал небольшой глоток. Затем положил фляжку на место и из правого кармана достал бутерброд с ветчиной. Вкусно!

Через несколько десятков минут мы подошли вплотную к пункту назначения. Справа можно было ясно различить извилистую линию морского берега.

— Пилоты, курс двадцать градусов вправо!

— К чему это? — заинтересовался я.

— Удалимся немного от берега. Уж со стороны моря нас никак не ждут, — ответил Штепенко.

— Ладно. Будет сделано.

Залитый огнями Данциг остался намного левее. Миновав город, над морем мы изменили курс еще раз, снова пошли на запад. Когда блеск городских огней оказался на левом траверзе, энергично прозвучал приказ Штепенко (именно приказ, ибо с момента, когда самолет ложится на боевой курс, власть переходит к штурману):

— Боевой курс сто восемьдесят пять градусов! Самолет лег на новый курс.

— Так держать! Через некоторое время:

— Пять градусов вправо!

— Есть пять градусов вправо. Затем опять:

— Три градуса влево!

— Есть три градуса влево.

— Так держать.

Через несколько мгновений самолет вздрогнул — это открылись бомболюки. Хотя на мне была кислородная маска, я все же ощутил, как в открытые бомболюки помянуло сквозняком.

Город под нами был освещен вызывающе ярко.

— Ну и наглецы, — пробормотал штурман, ловя в оптический прицел контуры электростанции. — Сейчас мы с вас эту спесь собьем!

В этот момент будто какой-то невидимый великан сильно подтолкнул самолет снизу. Это бомбы полетели вниз.

— Курс сорок градусов! — услышал я в наушниках торопливый голос Штепенко.

— Закрой люки! — я постарался сразу же восстановить свои командирские права.

— Рано, подарки еще остались…

— Ты все же мог бы их закрыть, так трудно маневрировать, — настаивал я.

Штепенко закрыл люки. Сквозняк в самолете прекратился.

Теперь я сильно наклонил самолет на крыло, чтобы своими глазами увидеть, где взрываются бомбы. Но прежде чем я успел взглянуть вниз, на город, в наушниках послышались ликующие возгласы:

— Метко! Уже пылает! Точно попали!

Когда я взглянул вниз, город уже был погружен в полную темноту. Да, Штепенко и на сей раз выполнил свою работу со снайперской точностью.

— Пилоты, — услышал я снова его голос, когда ликование утихло, — у нас есть еще две двухсотпятидесятикилограммовые. Сделаем еще один заход. Я постараюсь отправить им и эти громадины.

Начали сначала. Однако теперь все обстояло иначе. В небе тревожно фехтовали световые мечи прожекторов, вокруг кипел фейерверк разрывов зенитных снарядов.

Но Штепенко не обращал никакого внимания на весь этот переполох. Он хладнокровно командовал нами, приназывал повернуть самолет то немного влево, то опять вправо, пока наконец бомболюки опять не открылись и последние бомбы со свистом не полетели вниз.

— Порядок! — воскликнул он сразу. — Теперь быстренько сматываемся!

Это означало, что он свою работу сделал и теперь предоставляет действовать вам, пилотам. Мы могли маневрировать по своему усмотрению, чтобы оторваться от назойливого преследования прожекторов. Фейерверк, гремевший и сверкавший вокруг, не доставлял удовольствия никому из нас.

Мы взяли курс на восток. Уклоняясь от луча прожектора, я скользнул влево.

— Ребята, не зевать! — скомандовал я стрелкам. — Теперь вы покажите, на что способны! Разрешаю истратить на прожекторы треть боеприпасов!

Они только и ждали этого. Самолет затрясся: огонь извергали все бортовые пушки и пулеметы. Но целей внизу было слишком много. Сверкающие лучи прожекторов ощупывали небо, отыскивая нас.

Наконец весь этот адский концерт утих. И на этот раз нам удалось выбраться из огневой полосы зенитных батарей целыми и невредимыми.

— Молодец, Саша! — Теперь я мог выразить благодарность штурману. — На этот раз ты сам выключил уличное освещение и фрицам не пришлось себя этим утруждать…

— Знай наших! — гордо ответил штурман. — Это наш октябрьский подарок!

Обратный полет протекал спокойно. Снизу нас защищал слой облаков. Звезды подмигивали нам с небосвода.

— Ребята, вы не спите? — время от времени подавал я голос.

По установленному порядку первым отвечал кормовой стрелок.

— Не сплю. Я веду наблюдения.

Вслед за ним отозвались стрелки правой, затем левой и, наконец, средней башни. Последнего мы называли начальником артиллерии, поскольку его пушка находилась в середине самолета наверху и поле зрения у него было самое широкое — все 360°.

Такая проверка была необходима не только для того, чтобы стрелки постоянно выполняли свою задачу — обнаруживать истребители противника, но и для того, чтобы убедиться, что не произошло несчастного случая из-за кислородного голодания. Ведь на высоте восьми-девяти километров недостаток кислорода дает о себе знать довольно быстро. Уже на высоте трех с половиной — четырех километров, экипажу дается команда надеть кислородные маски. Кислород течет из большого баллона по тонким и мягким резиновым трубкам к маске каждого члена экипажа. Стоит только нечаянно согнуть резиновую трубку — и приток кислорода прекращается. Если это случится с бодрствующим, тот почувствует недостаток кислорода и исправит положение. Но беда спящему — он может, не проснуться никогда…