На дальних воздушных дорогах - [10]

— А что за грохот там был? — спросил Козлов.

— С доктором случилась маленькая неприятность. Надувной матрас, на котором он спал, по мере уменьшения наружного давления стал вздуваться и наконец сделался совсем круглым. Доктор просто скатился с него на пол.

— А больной? Он ведь лежит на таком же матрасе!

— С больным все в порядке. Я пару раз выпустил из его матраса воздух.

— Ты мог сделать то же самое и для доктора, — пожурил бортмеханика командир.

— Доктор велел не мешать ему. Он сказал, что так намного удобнее.

Облака все приближались. Теперь нас окружал серый туман. Снова начался так называемый «слепой» полет, когда пилот вынужден ориентироваться по показателям целого ряда приборов. Теперь ему надо внимательно наблюдать за стрелками указателя скорости, высотомера и компаса. Для облегчения труда летчика самолет снабжен «искусственным горизонтом», воспроизводящим положение самолета в воздушном пространстве.

Мы находились уже на высоте 4800 метров. Самолет поднялся почти на предельную для него высоту. Становилось все холодней. Снаружи было 36 градусов ниже нуля. Консоли крыла самолета покрылись льдом.

— Маслопровод левого мотора замерз, — доложил бортмеханик. — Если мотор быстро не выключить, он сгорит.

— Штепенко! Где мы сейчас летим? — спросил Козлов.

— Скоро пересечем торный хребет.

— Что значит «скоро»? Скажи точно! — приказал Козлов.

— Точно я скажу через пять минут, — ответил Штепенко.

— Можно еще немного подождать? — спросил Козлов у бортмеханика.

— Всего несколько минут!

— Через двенадцать минут можно идти на снижение, — доложил Штепенко. — Мы тогда будем над долиной Томмота.

Каждая минута казалась теперь вечностью.

— Температура головок цилиндра левого мотора двести тридцать градусов, — озабоченно доложил Косухин.

В тревожном ожидании прошло еще две минуты.

— Температура поднялась до двухсот сорока градусов, — снова прозвучал предостерегающий голос бортмеханика.

— Двести пятьдесят…

— Двести шестьдесят… Больше оттягивать нельзя, начнется пожар! — С этими словами Косухин выключил левый мотор.

В тот же миг мы с Козловым нажали изо всех сил на правую педаль и прибавили газ единственному работающему мотору. До установленного срока оставалось еще три минуты. Обстановка была более чем серьезной. Внизу, скрытые облаками, нас подстерегали скалы. Все. зависело теперь только от точности расчетов штурмана. Если штурман ошибется хотя бы на одну минуту, то на участке снижения самолета вместо долины может оказаться вершина хребта…

Наконец эти мучительные двенадцать минут окончились. Я уменьшил понемногу тягу работающего мотора, и самолет стал снижаться. 4500… 4000… Две пары глаз, напрягаясь, старались разглядеть что-нибудь впереди, в сером тумане… Напрасно. От усталости глаза вскоре стали слезиться. Ничего не было видно — одни только мутные облака.

3500… 3000… Чем ниже опускался самолет, мчащийся со скоростью двести километров в час, тем реальнее становилась опасность столкнуться со скалами. Нервы у всех были напряжены.

2500… 2300… 2000… Все еще облака да облака.

— Через пять минут будем над рекой Алдан, — спокойно произнес Штепенко, пролезая в узкий проход, разделяющий Козлова и меня. — Все точно. Я дважды проверил свои расчеты.

1800… 1500… 1300… Лед на консолях стал таять. 1000… 800… 700 метров. Наше внимание не ослабевало. Хотя мы уже около получаса удалялись от горного хребта, но и тут могла оказаться какая-нибудь вершина высотой до тысячи метров.

600… 500… Внизу промелькнула какая-то темная точка.

400… 300… В самолете раздался такой громкий радостный крик, что даже доктор проснулся и испуганно вскочил на ноги.

Облачный покров кончился, под нами спокойно катила свои волны река Алдан. Сияло солнце, было тепло. Сердца всех наполнило чувство счастья.

Закончился девятый час полета. Еще полчаса — и гидроплан качался на водах реки Лены у Якутска.

Когда моторная лодка отбуксировала самолет к берегу, больного осторожно положили на носилки и доставили на сушу.

Прощаясь, доктор пригласил летчиков на завтра к себе на обед, сказав, что хозяйка приготовит настоящие сибирские пельмени. Затем он сел в прибывшую одноколку и уехал со своим объемистым грузом.

Мы не забыли любезного приглашения доктора. Обед на следующий день затянулся надолго, перешел затем в ужин и длился почти до полуночи.

Спустя несколько месяцев, когда наступили зимние холода, я опять попал в Якутск. На сей раз это был обыкновенный рейсовый полет с пассажирами и почтой. Поскольку погода не позволила продолжить полет в тот же день, волей-неволей пришлось сделать остановку. Во время вынужденного ожидания я решил навестить доктора Голынского.

Несмотря на довольно ранний час, солнце уже село. Мороз обжигал нос и щеки.

Вскоре я добрался до рубленного в сибирском стиле знакомого дома, оконные косяки и крыльцо которого были украшены кружевной резьбой.

Дверь открылась, когда я еще счищал снег со своих меховых унтов.

— Входите, входите! — раздался из темной передней знакомый голос.

— Здравствуйте, доктор! Простите, что я пришел без приглашения и беспокою вас, — извинился я, переступая порог.

— Ну о чем вы говорите! Ведь мы же с вами недавно так восхитительно раскачивались в небесах. Разве можно это когда-нибудь забыть!