На чужой земле - [48]

— Р-р-р! — звал он ее через окно. — Р-р-р!

Генерал строго следил за Люком и совсем не выпускал его на свежий воздух.

Для собак настало опасное время.

По рынкам и улицам бегали стаи бездомных, ничейных, брошенных псов, и не было над ними ни хозяина, который накормит, ни живодера, который поймает и посадит в клетку.

Грязные, голодные, промокшие под дождями, они рыскали по помойкам, до дна разрывали скудные мусорные баки, но редко находили пищу. Облезлые, измученные голодом и блохами, покрытые ранами и язвами, они бродили повсюду, терлись у стен, сидели возле чужих дверей, ошивались около магазинов и складов, ловили кошек и мышей. Могли наброситься на хозяйку, что несет с рынка корзину с едой, напасть на ребенка, что держит в руке тощий кусочек хлеба. А уж если нападут, ни за что не отгонишь: они теперь не боялись ни камня, ни палки.

И чем больше их гнали и преследовали, тем больше их становилось, тем быстрее плодилось и множилось их шелудивое племя.

Бездомные кобели бегали за бездомными суками, собаки обнюхивали и вылизывали друг друга, задирали ногу возле стен и фонарей, дрались и кусались, вгрызались друг другу в облезлые загривки и спаривались.

За ними гонялись беспризорные мальчишки, такие же грязные, голодные и паршивые, били собак палками, бросали камни, и генерал не выпускал Люка на улицу ни на минуту.

Он пытался объяснить по-хорошему:

— Люк, нельзя, не могу я тебя выпустить!

Генеральша гладила его и вздыхала:

— Люк, милый ты мой! Вместе с нами страдаешь…

Капитанша утешала:

— Подожди, глупенький, еще поедешь в Крым к адмиралу…

Но Люк ничего знать не хотел и скребся в окно.

А косматая сука тоже не уходила и лаяла ему в ответ. С утра до вечера вокруг нее крутились кобели, дворник гонял их метлой и вилами, кидался в них камнями, но они не отступали. И все же косматая сука никого к себе не подпускала. Она смотрела только на него, на Люка, и коротким, отрывистым лаем звала его к себе.

Увидев, что по-хорошему ничего не добьешься, генерал решил действовать по-плохому.

— Люк! — крикнул он строго. — Сутки карцера!

Он порол Люка шпицрутеном, не давал ни капли жидкой каши, но ничего не добился. Люк по-прежнему не отходил от окна.

И тогда его решили кастрировать.

Эту мысль подала капитанша.

— Ваше благородие, — сказала старуха, — больше ничего не поможет. Есть тут такой Васька, коновал, он мастер, мигом сделает!

И в тот же вечер привела невысокого, плечистого хлопца, кривоногого, как кавалерист.

Парень снял с белобрысой головы черную румынскую шляпу, достал нож с двумя лезвиями и подправил их на высоком кожаном голенище.

— Ну что, молодец, сделаешь? — спросил генерал.

— Отчего же не сделать? — пожал плечами парень. — Не одну сотню жеребцов оскопил, так что и с кобелем уж как-нибудь управлюсь…

Сначала все шло как надо. Генерал надел на Люка кожаный ошейник и крепко затянул. Кривоногий парень, как заправский живодер, взял веревку, опутал Люка и надежно связал. Генеральша и капитанша густо краснели, внимательно наблюдая за происходящим — с интересом и в то же время с жалостью. Все шло хорошо. Генерал командовал, как на маневрах:

— Быстрей! Так! Молодец!

Женщины шмыгали носами, тихонько причитая:

— Господи боже…

Люк зарычал, но парень повалил его на землю и сел ему на голову, чтобы пес не мог издать ни звука. И вот сверкнул нож. Но в этот самый миг Люк дернулся с такой силой, что и веревка, и ошейник лопнули. Пес и человек сплелись в клубок и покатились по полу, пытаясь придушить друг друга. И вот Люк вырвался, укусил генерала за руку и, возбужденный, подгоняемый страхом, бросился прямо в окно. Стекло разлетелось вдребезги, а Люк через двор кинулся к лохматой суке и, в секунду разогнав остальных кобелей, вскочил на нее и скрыл под своей роскошной шкурой…

* * *

Всю ночь Люк бродил недалеко от двора, обнюхивал стены, ступени, запертые двери, себя и выл на луну.

Утром он пустился в путь.

Долго блуждал по окраинным улицам. Сунулся в открытую дверь к прачке и получил по голове сапогом; погнался за голубем; подобрался к корзине кишок, которую нес согнутый носильщик, и выхватил кусок. Привлеченный запахом крови, побежал за санитарной каретой, в которой везли раненых бойцов. А потом, принюхиваясь, долго бродил по проспектам и бульварам.

Улиц было не узнать.

Магазины закрыты, на витринах спущены жалюзи. Прохожих мало. Болтаются на петлях связанные цепями створки полуоткрытых ворот. Даже упряжек почти не видно, только иногда пролетают автомобили, сверкая красными звездами на дверцах и выпуская бензиновый дым.

Едкая вонь бензина заглушала все знакомые запахи, и Люк не поднимал носа от земли.

Он бежал быстро, вприпрыжку, навострив чуткие уши, раздувая ноздри и без конца выписывая зигзаги.

И вдруг оказался на проспекте, знакомом проспекте, по которому он когда-то, так давно, гулял, а встречные шинели уступали дорогу. Он с бешеной скоростью пустился вперед, перескакивая через все, что попадалось на пути, и вот он уже стоит перед домом в самом конце проспекта.

Он сразу узнал этот дом, хотя не видел его очень давно, с тех пор как сел в фаэтон и укатил на окраинные, плохо вымощенные улицы. Дом почти не изменился. Только балкон, когда-то оплетенный диким виноградом, украшенный цветами и разноцветными стеклянными шарами, теперь был гол и пуст. Лишь красное знамя трепетало под утренним ветерком.