«На честном слове и на одном крыле…» - [4]
Если Гамбург 1943 года ещё как-то прикрывался средствами противовоздушной обороны, то Дрезден 1945 года был совершенно беззащитен: наземные средства давно уже были задействованы против наступавших на Восточном фронте советских танков, а немногим остававшимся ещё истребителям впору было думать о том, чтобы не оказаться сбитыми самим.
В ночь с 13 на 14 февраля 1945 года 1400 британских «ланкастеров» нанесли по центральной части Дрездена два сокрушительных удара на уничтожение, стремясь поджечь всё что можно и превратить город в бушующее море огня. Это им удалось. Вначале несколько специально оборудованных бомбардировщиков сбросили на город так называемые маркировочные бомбы, тщательно обозначив в ночи контуры «объекта». «Объектом» была выбрана центральная часть Дрездена вокруг вокзала, где скопилось огромное количество беженцев с востока, а также самый крупный в этой части Германии больничный комплекс. Лидер маркировщиков, лейтенант Уильям Топпер, выполнил свою задачу безупречно.
Лейтенант Уильям Топпер
После маркировки в дело вступили «ланкастеры» королевских ВВС. Пилот последнего «ланкастера», несколько запоздавший и потому пролетевший над горящим городом в одиночестве, выразил увиденную им картину следующими словами (цитируется по pdf-версии книги: David Irving, Apocalypse 1945: The Destruction of Dresden; FOCAL POINT, 2005; p. 153 — источник):
… There was a sea of fire covering in my estimation some forty square miles. The heat striking up from the furnace below could be felt in my cockpit. The sky was vivid in hues of scarlet and white, and the light inside the aircraft was that of an eerie autumn sunset. We were so aghast at the awesome blaze that although alone over the city we flew around in a stand-off position for many minutes before turning for home, quite subdued by our imagination of the horror that must be below. We could still see the glare of the holocaust thirty minutes after leaving…
Вот таких Топпер маркировал И таких он тоже пометил
«Ну, дела! Ночь была! Их объекты разбомбили мы дотла!»
… По моим оценкам, огненное море покрыло около сорока квадратных миль. Жар, бухавший из топки под нами, можно было ощутить даже в кабине. Всё небо было ярко окрашено оттенками алого и белого цветов, и свет внутри самолета был жутковатым, каким иногда бывает осенний закат. Нас охватил такой ужас от этого внушающего страх пламени, что, прежде чем лечь на обратный курс, мы довольно долго в одиночестве кружили над городом, совершенно подавленные нашим представлением о том кошмаре, который творился там, внизу. Яркое свечение, сопровождавшее то массовое уничтожение, можно было видеть ещё и полчаса спустя после того, как мы покинули это место…
А в полдень 14 февраля на смену англичанам прилетели американцы, и сотни теперь уже американских стратегических бомбардировщиков нанесли третий удар по горящему Дрездену. В городе воцарился ад. И, словно бы всего этого было мало, «летающие крепости» сменили появившиеся следом американские же истребители. На бреющем полёте они при свете дня начали настоящую охоту за абсолютно беззащитными людьми, поливая пулемётными очередями и обстреливая из своих пушек колонны тех, кто выжил при бомбёжках и стремился уйти из горящего города, а также тех, кто стремился в город на помощь оставшимся. Что и говорить, день для американских пилотов оказался удачным…
Ну и кто тут смог бы выжить?
Англо-американские авиаторы обрушили свой удар на один из старинных центров как европейской, так и мировой истории и культуры. Стратегические бомбардировщики призваны решать стратегические задачи и обладают всеми необходимыми для этого возможностями.
Изобретательности смерти можно было только поражаться. На площади в Старом городе несколько сот человек попытались спастись, забравшись в большие стационарные ёмкости с водой. Забраться-то забрались, да выбраться оттуда им не позволили скользкие бетонные стенки. Впоследствии спасатели обнаружили, что воды в тех емкостях стало наполовину меньше: она испарилась от страшного жара огненного смерча…
Один из очевидцев, по фамилии Радеманн, написал своей матери через неделю, 22 февраля: «Мне никогда не забыть картины того, что, очевидно, было матерью и ребёнком. Они скрючились, впеклись друг в друга и в асфальт. Их только что от него оторвали. Ребёнок, скорее всего, находился под матерью, потому что ещё можно было ясно различить его контуры и обнимающие его материнские руки» (см. David Irving, cit. op., p. 211).
