На безымянной высоте - [54]

— А разве… — Шульгин приоткрыл рот. — Разве война не закончится здесь, на границе?

Иноземцев рассмеялся, покрутил головой.

— Я думал, капитан, ты лучше меня осведомлен в таких делах… Значит, кто еще из подследственных у тебя есть? Кроме рядового Малахова и водителя штабной машины ефрейтора Краснова? Сколько всего человек?

— Одиннадцать…

— Давай всех. С твоим начальством я договорюсь.

— Всех? — не поверил своим ушам Шульгин.

— Да, сегодня же передашь их Малютину, — устало сказал Иноземцев. — Для пополнения. Вопросы есть?

— Но их дела уже отправлены в трибунал, Сергей Павлович. И я боюсь…

— А ты не бойся! — Иноземцев поднял на него глаза. — Надо будет, я за все отвечу.

— Но вы даже не представляете, кто там находится! Есть двое дезертиров, трое бывших штрафбатовцев, они напились и устроили дебош, избили дежурного по части. Это же расстрельная статья!

Иноземцев непреклонно кивнул:

— К Малютину всех. Потом, когда все закончится, оформишь приговором трибунала… Не мне тебя учить, как это делается.

— Но там есть насильник, изнасиловал несовершеннолетнюю из соседней деревни, потом ее убил. Этот тем более под расстрел.

— Скажешь ему, что Родина, мол, дает ему, уроду, последнюю возможность смыть кровью свой позор. Ты понял меня? Потом напишешь на меня рапорт, потом… Если время найдешь. Все, свободен. И не задавай лишних вопросов. Позови там нашего политрука… Этому тоже придется объяснять, что да почему да зачем. Значит, так надо! Поймешь ты когда-нибудь, что мои приказы в моем полку не обсуждаются?

И через полчаса начался политчас в роте лейтенанта Малютина. Политрук, сухощавый, пожилой, явно засидевшийся в звании старшего лейтенанта, читал солдатам выдержки из центральной газеты. На политчасе кроме известных персонажей, включая уже освобожденного из-под стражи Малахова, присутствовали и другие лица — те, по ком плакали штрафной батальон или тюрьма.

— Товарищи! Фашистский зверь использует передышку, чтобы зализать раны, но скоро он почувствует на себе всю мощь карающего меча Красной Армии, который обрушится на его голову! Народ смотрит на вас, товарищи! Еще один напор, еще один, последний удар — и враг будет повержен, товарищи!

Солдаты слушали без особого воодушевления, только вожделенно смотрели на газету, которая после окончания политинформации по заведенной традиции должна была пойти на самокрутки.

— Вопросы есть? — спросил политрук.

— Вы газету с собой заберете или как? — вежливо спросил Прохор Полунин. — Лучше нам оставьте… для углубленного изучения.

— Но мне еще выступать в других подразделениях, — попробовал было возразить политрук.

— У них там другие задачи, — сказал, смеясь, Малахов, которого даже отсидка на временной гауптвахте не привела к соблюдению субординации или должному смирению перед начальством. И протянул руку к газете.

— Ну хотя бы передовицу мне оставьте! — умоляюще сказал политрук.

Но его не слушали, и газета мгновенно разошлась на клочки. Вместе с передовицей.

— Кто еще не сдал мне до наступления заявление о приеме в партию? — угрюмо спросил политрук, перебирая свои бумаги.

Бойцы переглядывались. Вроде все передали. Даже те, кто шел под трибунал.

— Есть вопрос, — неожиданно сказал Степан Каморин.

— Да, я вас слушаю, товарищ старший сержант! — Политрук близоруко сощурился, чтобы видеть выражение его лица.

— Верно, что как до границы дойдем, так и все, конец войне? А то разное говорят.

— Я-то думал, вы, Каморин, меня совсем о другом спросите, — огорченно сказал политрук. — Ну это я не знаю, товарищи! Никто приказа об остановке нашего наступления на границе не читал, но почему-то об этом говорят уже как о свершившемся факте! Кстати, товарищ Каморин, вашего заявления о вступлении в партию я тоже до сих пор не видел.

— А мое заявление видели? — выкрикнул Малахов.

— Ваше заявление, товарищ Малахов, находится у меня, но есть мнение партбюро, что с вашим вступлением, учитывая ваше сложное прошлое, не следует торопиться, — сказал политрук. — Коммунисты, которые собирались дать вам рекомендации, сегодня говорят: посмотрим, как он поведет себя в бою…

— Это я на них посмотрю, — с обидой сказал Малахов. — Я-то заговоренный. Только я думаю, как бы потом поздно не было.

— Это как? — не понял политрук.

— А так. Сегодня ночью в разведку боем идем. А потом наступление… Может, рекомендации не у кого брать будет…

— А ты не каркай! — повернулся к нему Степан. — Тут товарищи твои на смерть собираются! А ты что им говоришь?

— К тебе, Степа, это не относится… — стушевался Малахов.

— Не Степа, а товарищ старший сержант! — поправил его Степан.

— Итак, я вас слушаю, старший сержант Каморин, — упрямо сказал после паузы политрук. — Почему вы не желаете вступать в партию?

— Каждый раз одно и то же… — Степан вздохнул. — Объяснял уже. Верующий я! И крест никогда не сниму. С ним и помру. С крестом ведь не примете?

— Прекрасно знаете, что нет, — веско сказал политрук. — И что это несовместимо! Не понимаю. Вы храбрый, сознательный боец, а мировоззрение у вас, извините, как у неграмотной старухи!

— Уж какое есть… — Степан развел руками. — И Сталину верю, и в Бога.

— Что ж твой Бог, в натуре, видит, что на свете делается, и никаких мер не принимает? — не удержался Малахов. — Товарищ старший сержант, — быстро добавил он.