На берегах Гудзона - [142]

Блэк почувствовал, что у него холодеют от волнения руки. Будет он продолжать? Надо его подзадорить.

— Мне кажется, Лэй, что вы несправедливы к старику: вы вспоминаете о нем с ненавистью и потому…

— Заткните свою глотку, проклятый молокосос. Я отлично знаю, что говорю. Профессора замучили насмерть. Да. Вам это кажется невероятным? Это был честный старик, этот Джон Маннистер… Что такое, отчего вы так вздрогнули?

— Я обжег себе палец папиросой.

— Мне кажется, вы не вполне трезвы, молодой человек! Неважно!.. Что я говорил?.. Да, этот Джон Маннистер… Были слухи, что он спасся бегством, но я думаю, что он утопился; он не мог вынести этой жизни, и у него хватило еще разума, чтобы лишить себя жизни. Между прочим этот старик оставил тут записки…

— Да? Для психолога это очень любопытный материал! Нельзя ли будет мне как-нибудь взглянуть на них?

— Нет, какое вам дело! Я должен передать записки старику. Почему вы забираете бутылку, доктор?

Лэй пил стакан за стаканом. Его лепет стал совершенно бессвязным. Его могучее тело раскачивалось из стороны в сторону, и наконец, откинувшись к спинке кресла, он заснул.

Давид Блэк подождал некоторое время, затем подошел к спящему и стал осторожно обшаривать его карманы. Наконец он нашел и вытащил маленькую связку ключей. Тихонько ступая, он подошел к письменному столу, отомкнул его, и, не спуская глаз по спящих, стал рыться в ящиках. Он тотчас же наткнулся на связку бумаг, похожих на рукопись. Он, не глядя, сунул ее в карман, запер ящик и сунул ключи обратно в карман Лэя. Затем он стал трясти его за плечи и, растолкав, пробормотал заплетающимся языком.

— Эй, Лэй. Я-я-я… иду до…о-мой… Я со…вер…шенно пьян…

Он стоял качаясь и судорожно цеплялся за спинку кресла.

Лэй открыл глаза и грубо засмеялся:

— И вы тоже? Спокойной ночи!

Давид Блэк, спотыкаясь, вышел на веранду, ведущую в сад. Добравшись до улицы, он потянулся и ровным твердым шагом поспешил к своей хижине.

Всю ночь он не сомкнул глаз. Он, не отрываясь, читал до самого рассвета записки несчастного человека. Лицо его становилось все бледнее и жестче, глаза загорались гневом, руки сжимались в кулак. Если бы его враги увидели его в этот момент, им стало бы не по себе.

Все утро Давид Блэк провел за изучением медицинских книг, оставленных его предшественником. После обеда он позвал к себе Моисея.

— Моисей, — строго сказал он, — я знаю, почему ты не хотел рассказывать мне о старом профессоре: ты помог ему бежать.

Лицо негра посерело, руки затряслись; он хотел что-то сказать, но не мог произнести ни слова.

— Ты помог бы лучше здоровому, нормальному человеку, Моисей. Однако случай помог и этому несчастному старику раскрыть все преступления. Скоро свершится суд над этими хищниками.

— Вы не выдадите меня, мистер Блэк? — в ужасе спросил негр.

— Разумеется, нет! Но дело не в этом: у меня к тебе другой вопрос. Ты знаешь молодца, который служит поваром на белой вилле?

— Вениамина? Конечно: он приходится мне двоюродным братом. Мы вместе приехали сюда.

— Можно ли положиться на Вениамина?

— Вполне!

— Хорошо! После обеда я дам тебе порошок; пусть Вениамин подсыпет немного в пищу.

— Яд? — испытующе спросил негр, и его большие круглые глаза засветились.

— Нет! — резко ответил Блэк. — Я не пускаю в ход таких средств! Ты можешь убедить Вениамина сделать это?

Негр молчал; видно было, что он боится.

— Ну, а если они не умрут, ведь Вениамину плохо будет! — пробормотал он.

— Слушай, Моисей, мы хотим освободить всех томящихся здесь, хотим привлечь к ответственности преступников, которые пять лет подряд безнаказанно совершают убийство. Для этого необходимо, чтобы те двое на белой вилле, по меньшей мере, в течение двадцати четырех часов не были в состоянии шевельнуться. Понимаешь? Вениамина, вероятно, пошлют в наказание на фабрику…

— О, о! — застонал в ужасе Моисей. — Бедный Вениамин, нет, нет, это невозможно!

— Обещаю и тебе и ему, — с некоторой торжественностью сказал Давид Блэк, — что он проработает на фабрике не больше трех недель. Молодому, здоровому человеку от этого ничего не будет. Скажи ему, что от его согласия зависит жизнь тысяч людей и, что и он сам покинет остров, если исполнит мою просьбу.

— И я тоже? — торопливо спросил Моисей.

— Да и ты, и все, которые здесь работают.

— А те, что на другом острове?

Блэк нахмурился.

— Тем уже ничем не помочь, Моисей. Эти несчастные обречены на гибель. Но, — поднимая голос сказал он, — за них отомстят.

Моисей наконец выразил свое согласие и несколько часов спустя сообщил врачу, что Вениамин выполнит поручение.

Ночью Давида Блэка разбудили; его просили немедленно явиться в белую виллу, так как господа Лэй и Беннет серьезно заболели. Врач не торопясь оделся и медленно, в полном душевном спокойствии, стал взбираться на холм.

Пациенты представляли собою весьма жалкое зрелище: оба были смертельно бледны; глаза у них выкатились на лоб.

Они вздыхали и стонали.

— У меня такое чувство, словно у меня внутренности в огне — простонал Беннет.

— Нас отравили! Без всякого сомнения отравили! — возмущенно кричал Лэй.

Лицо Давида Блэка стало сосредоточенно важно.

— У вас обоих очень серьезная болезнь, вызванная тропическим климатом, — сказал он. — Тем не менее я надеюсь выходить вас! Прежде всего нужен абсолютный покой! Всякое движение опасно для жизни.