Н. Задеев. Не война, а мир, настоящая хроника - [11]

Тому же болтатристу это показалось скучно, вот он и выдумал войну.

А войны, повторяю, не было. И люди, фамилии которых задействованы в сочинении «Война балбесов», то есть не они, а однофамильцы — совсем другие. Даже похожего ничего нет. По их просьбе даю истинную настоящую картину, которая и есть хроника.

Вы скажете, что хроника — это повременное изложение событий, но с данной стороны описывать особенно нечего: ведь если жизнь в Полынске текла всегда наперекорно, то это означает, что она, пусть хуже или лучше в материальном отношении, но в духовном — нормально, с умиротворенным однообразием.

Поясню. Допустим, хроника гипотетической семьи, скажем, Петровых из другого города, не из Полынска. Там можно было бы писать: прадед Петров устанавливал советскую власть и стрелял в белую сволочь, а его единоутробный брат служил в белой армии, и стрелял в сволочь красную. Гнездо белого Петрова было выкорчевано, красный Петров заслужил себе право жить, у него родились два сына. Оба добрые, Иван да Фома, но Иван попал служащим в НКВД, а Фома тоже попал в НКВД, однако, не служащим. И вот видим в хронике с холодеющим сердцем, как служащий в НКВД Иван наматывает на руку кишки попавшего в НКВД Фомы. Гнездо Фомы разорено, а у Ивана родилось два сына, оба добрые, но один выбился в начальство, другой оступился в болезнь алкоголизм, начальник уезжает в Москву, а брат его совершает спьяну преступление, погибает в тюрьме. Нет его гнезда, зато гнездо брата цело, у которого родится два сына, оба добрые, но один работник партийной сферы, а другой вдруг под влиянием подружки стал диссидент. И чуть было история не повторилась — с процветанием гнезда партийного брата и разорением гнезда брата-диссидента. Но сменилось как бы время и, смотришь, брат-диссидент процвел — и жди, кажется, запустения гнезда партийного брата, но и тут ничуть: и его гнездо цело, да еще называется офис, и занимается он коммерцией.

Это, сами понимаете, пунктир, за которым едва просматриваются драмы, слезы и кровь. Такова была бы повременная хроника в других местах, среди других людей.

В Полынске же возьмем того же гипотетического Петрова и увидим, что прадед был стрелочник на железной дороге, два брата его — работники мастерских, сыновья братьев — кто машинист, кто брубильщик, кто обходчик, кто сцепщик, кто диспетчер, внуки сыновей братьев — вагонщики, тендеровщики, манометристы, релонгаторы, гудельщики, мудильщики — и ничьи гнезда не разоряются, все идет своим чередом.

Пора, однако, реабилитировать героев, которых оскорбил своим черным пером г. болтатрист.

Он выдумал каких-то Ален, женщин распутного поведения.

Есть и другое слово о таких женщинах, не будем его произносить, его и так все знают.

Ситуация в Полынске такова.

Девушки наши, повторю, очень положительны, но под понятием положительности я прежде всего подразумеваю честность.

Каждая девушка, достигнув определенного возраста, задает себе прямой вопрос: а буду ли я верной женой, если выйду замуж, не тянет ли меня, например, к проституции или бескорыстному распутству в силу конституции моего организма? Большинство с облегчением отвечают себе: нет, не тянет. Но некоторые вынуждены честно ответить: тянет, увы, сильно тянет. Об этих своих размышлениях они делятся с родителями. Те, конечно, не сильно обрадованы, но хвалят дочку за искренность, со слезами собирают ее в дорогу — в Саратов или в ту же Москву. Там девушки не препятствуют своим природным наклонностям, там это, в отличие от Полынска, не обращает на себя ничьего особого внимания. Скучая по родителям, они наведываются к ним изредка, но, как правило, с ночным проходящим поездом, привозят множество подарков, до утра плачут и обнимаются с папой и мамой, и еще затемно отправляются восвояси. Родители же все подарки с неперестающими слезами закапывают в грязь и навоз на заднем дворе, не желая прикасаться к предметам, добытым низменностью человеческой сущности.

Алена же, о которой пишет г. болтатрист, в Полынске с таким именем всего одна — и это бабушка, которой восемьдесят восемь лет. Выдумка, в свете возраста этой старушки, становится просто оскорбительной, неприличной.

А Василий Венец! Да, есть у нас человек с таким именем и фамилией, но никакой войны он не собирался заваривать. Более того, он настолько чувствителен ко всему живому, что даже страдает из-за этого.

Началось с того, что в детстве Вася присутствовал при забое коровы, которую родители Васи держали для молока, но с нею приключилась какая-то животная болезнь и она перестала приносить молоко, вот и решили забить ее на мясо, большую часть отвезти на рынок в Саратов, а остальное пустить в еду. Васю прогнали, чтобы он не смотрел, но он вернулся и смотрел.

Ему было страшно, как корове перерезали горло и пошла кровь, и она дергалась, глаза стали ее большие и безумные.

Вася не стал есть мяса.

И он стал размышлять.

Он ведь учился в школе и знал о теории развития Дарвина, что есть эволюция. И он подумал, что только случайно человек развился из обезьяны. Он мог развиться и из, например, даже мухи, просто мухе не хватило времени, чтобы постепенно превратиться из насекомого в мелкопитающееся, а потом в человека. И вот если говорят о добром человеке, что он мухи не обидит, но говорят образно, поскольку и добрые люди мух бьют, то Вася стал бояться обидеть муху без всякой образности, буквально. Все живые существа достойны жизни. Если же придавит случайно какого-нибудь таракана, очень из-за этого волнуется.