Мюрид революции - [70]

А грозный шум боя откатился уже далеко вперед. Над истерзанным полем, где еще не так давно колыхались пожелтевшие хлеба, стояло только желтовато-серое облако, из-за которого выглянуло солнце.

Стали сгущаться вечерние сумерки. Решид отвязал от седла простреленную в нескольких местах бурку и бережно укрыл тело Асланбека. Серый конь командира, словно понимая случившееся, стоял рядом, понуро опустив голову, и грыз удила.

Из ущелья Аргуна, с восточной стороны Старых Атагов, подскакала группа всадников.

Бросив поводья на шею взмыленного коня, Гикало быстрыми шагами подошел к лежавшему под буркой Шерипову. Сорвав с головы запыленную папаху, он откинул полу бурки, наклонился к бледному лицу Асланбека и некоторое время стоял неподвижно.

— Вот как оно получилось, дорогой… — сказал он тихо, будто самому себе и Асланбеку. Больше он ничего не мог произнести: волнение перехватило дыхание, да и слов настоящих, единственно возможных не было.

Главнокомандующий отошел в сторону и попросил закурить. Он курил, жадно глотая табачный дым, и молча смотрел в землю. Казалось… Казалось, он разговаривает сам с собой. А все вокруг стояли также молча, ожидая его приказа. Гикало поднял глаза и обвел взглядом присутствующих, будто проверяя, кого он еще недосчитался. Можно было подумать, что он сейчас только заметил их.

В небе кружились птицы, и их разноголосый щебет звучал печально, словно и они горевали вместе с бойцами.

Гикало снова приблизился к Газиеву, стоявшему у тела Асланбека, и что-то тихо оказал ему. Тот слегка кивнул головой. Затем, обращаясь к покойному другу, Николай сказал уже громко:

— Прощай, Асланбек! — Ему вспомнились любимые слова Шарипова из «Песни о Соколе»:

«О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!»

Асланбек лежал на Чахкаринской равнине, у Печального кургана, где предки его бились за свободу и независимость, против кровавых полчищ Чингис-хана, против аскеров персидского шаха и царских генералов. Он уже не слышал прощальных слов верного друга, не видел ни пленных белогвардейцев, которых гнали мимо него в горы, ни сине-голубого сентябрьского неба…

— Пора ехать, — сказал наконец Гикало, обращаясь к Решиду Газиеву.

Командиры частей отдавали какие-то приказания. В войсках началось движение.

Тело Шерипова везли на фургоне под черной буркой. За ним, по старинному воинскому обычаю чеченцев, вели укрытого черной буркой коня. Далее следовали верные соратники Асланбека, среди которых шагал и певец Сулейман, печальный, с опущенным, как тяжелая ноша, дечиг-пондаром в руках.

Траурная процессия двигалась вдоль реки, по узкому карнизу, теснимая глыбами базальтовых скал, где над рыдающим Аргуном почтительно склонялись мрачные горы, вековые дубы и чинары: сегодня они прощались со своим верным сыном.

Асланбек, как поэт, любил первозданную красоту своей земли и верен был ее могучей силе. Теперь казалось, что вся окружающая природа оплакивает его гибель, провожая траурный кортеж.

Люди сурово молчали. Как это всегда бывает с горцами в тяжелый момент, свою невозвратимую утрату они переносили с мужеством и твердой решимостью отомстить за своего юного командира.

Ведь Асланбеку было всего двадцать два года.

Гикало с двумя спутниками отправился в Шатой несколько раньше.

Подъехав к аулу, Николай и его товарищи спешились и, ведя коней, молча, с опущенными головами шли по узкой каменистой улице.

Женщины и дети сторонились их и также молча провожали печальными взглядами.

К старому дому Шериповых, крытому потемневшей от времени черепицей, со всех сторон стекались люди. Из дома едва слышно доносился надрывный и приглушенный плач женщин. Там старая Баянат, сама еле сдерживая рыдания, говорила:

— Не надо, не плачьте. Асланбек не любил слез… Разве слезами мы поможем ему? Не плачьте…

А истерзанное горем сердце матери билось так сильно, словно хотело вырваться из груди. Баянат готова была сама броситься в могилу сына раньше, чем его принесут туда, и занять его место там, чтобы сын остался жить на земле, под солнцем.

Старый Джамалдин встретил посланцев у двери. С минуту все они стояли молча, затем Гикало взял руку старика.

— Отец… — произнес Николай Федорович и посмотрел ему в глаза.

Седые брови Джамалдина слегка дрогнули.

— Не надо, Николай, не говори: я все знаю. Прискакал гонец и все рассказал: Асланбека нет… Слова не помогут, память о мертвых требует хороших дел. Трудно, я понимаю. Многих мы потеряли: война — такое дело, без потерь не обходится. Не я один потерял любимого сына, сегодня в Чечне многие хоронят своих сыновей. Не надо… Нам нужны хорошие, достойные памяти храбрых дела.

ЭПИЛОГ

Теперь на развалинах этого захудалого духовенства мы создадим новую, свободную и сильную Чечню.

Асланбек Шерипов

Дорогой читатель! Как трудно было мне поведать, что нет больше с нами славного героя. Я несколько раз переписывал последнюю главу романа…

Умер Асланбек. И, хотя это было неумолимой правдой, я никак не хотел, не мог примириться с ней! Каждый удар моего сердца, каждый вздох мой протестовал против этой смерти! И, переживая тот далекий день, я живо представлял картину боя и говорил себе: «А если б пуля миновала его? А если б…» Так хотелось, чтобы Асланбек был жив, увидел новую жизнь, о которой он мечтал, за которую боролся, не щадя жизни!