Мюнхен - [72]

— А как Россия? Почему мы не обращаемся к России?

— Этого не хотят наши паны! Россия — это мы! А нас они боятся больше Гитлера, — роптали бедные люди в пограничных районах.

— В газетах пишут, что этот лорд чаще встречается с генлейновцами, чем с нашим правительством…

— А как же иначе-то? Графы приглашают его в свои замки, и Генлейн им там объясняет, что немцам больше нельзя жить в одной стране с чехами. Лорду ближе Гогенлоэ на Червеном Градке, Клари-Олдринген в Теплице и Леденбург в Воларах, чем вы, товарищи. Это понятно.

— Что же делать?

— Держаться и следить за пораженцами! Готвальд призывает рабочих сплотиться воедино. Вы знаете его слова о том, что было бы безумием допускать распри в собственных рядах, когда угрожает враг. Мы не позволим поссорить нас со словаками! Мы хотим реформ в чешских и моравских пограничных районах, а также в Словакии. Но мы не допустим своего порабощения ни внутренним, ни иностранным фашизмом. Так говорил Готвальд в Праге и в Братиславе. Господа утверждают, будто мы станем самоубийцами, если дадим Гитлеру отпор. Но Готвальд говорит, что самоубийством являются головоломные трюки и уступки. И хотя нам живется несладко на свете, погибать мы не хотим!

Она улыбнулась, и все зааплодировали.

Еще долго сидела Таня с товарищами. Ей задавали много различных вопросов — умных, полных озабоченности. Пишет ли она в русские газеты? Знает ли она, почему от Ренсимена скрывают готовность защищаться даже с оружием в руках? Почему Прага запрещает четникам открывать огонь даже в случае угрозы для их жизни? Почему была приостановлена мобилизация, которая принесла спокойствие всей стране, а главное — предгорным районам?

— Тяжелая у тебя жизнь, товарищ Таня, как у всех порядочных людей теперь…

Они попрощались и стали расходиться поодиночке. Таня уходила последней, так как ей до дому было ближе всех. Хорошо было идти, вдыхая свежий ночной воздух. Пролетела летучая мышь, испугав ее. Она боялась мышей, хотя ей и казалось это смешным. Заслышав шелест, она обернулась, но ничего не увидела. Видно, дорогу перебежал испуганный заяц. Таня ускорила шаги. Снова раздался шелест. Она остановилась и потянулась к сумочке за оружием.

Ее настигал человек в светлых брюках, а за ним еще двое.

— Halt! Halt! (Стой! Стой!) — кричали они приглушенными голосами.

— Wo warst du denn, rote Tanja? (Где ты была, «красная» Таня?) — спрашивали они на бегу.

Она достала браунинг и взяла его на изготовку.

— Schiessen willst du, rote Tanja? (Ты хочешь стрелять, «красная» Таня?)

В то же мгновение она почувствовала удар кулаком и упала. Хотела закричать, но огромная ладонь закрыла ей рот.

— Wir werden dich lehren, russische Sau! (Мы проучим тебя, русская свинья!) — шипели незнакомцы злобно. — Rotes Luder! (Красная сволочь!)

Они начали избивать Таню резиновыми дубинками, кулаками, плевали в лицо, пинали ее ногами. Скоро она потеряла сознание.

Наклонившись над ней, истязатели тщательно, со знанием дела проверили, не притворяется ли женщина.

— Хватит с нее, — сказали они и исчезли: двое — быстрым шагом в сторону города, а третий, тот, который первым настиг Таню, — в направлении гумна. Прежде чем разойтись, они шепотом произнесли: «Хайль Гитлер!»

На самой заре Таня пришла в себя. Над собой она увидела знакомого человека, который возил на машине молоко из Планы в Марианске-Лазне.

— Что с вами случилось?

Но она не смогла произнести ни слова.

Больше человек не спрашивал. Он поднял ее на руки и посадил на сиденье машины. Голова ее падала на руль.

— Na, na, wir müssen ja fahren… Zur Frau Müller, hett? (Ну, ну, ведь нам нужно ехать к пани Мюллеровой, так ведь?) — Он поднял ее голову, но она не держалась. Поэтому ему пришлось одной рукой придерживать ее, а другой крутить руль. Ехал потихоньку. Перед садиком пани Мюллер остановился, отнес Таню в ее комнату и положил на кровать. Уходя, он попросил пани Мюллерову позвонить председателю местной организации партии Янку.

Местного врача нельзя было вызывать, так как он являлся нацистом. Но Янку знал, как поступить…

57

Две медсестры в белых халатах привезли Таню в светлую комнату, уложили в белую постель. Ослепительно светило полуденное солнце. Под действием наркоза Таня крепко спала. Только что ей сделали операцию — был удален гнойный нарыв, образовавшийся в результате внутреннего кровоизлияния от ударов резиновой дубинкой. Об этом Ян узнал от сестры. Он остался сидеть возле спящей Тани. Под окнами гудели машины. В белой палате было тепло и светло. Танино лицо покрылось румянцем. Во сне она была спокойной, тихой и такой прекрасной, какой Ян еще никогда ее не видел. Дыхание было ровным. Лишь уголки рта были вялыми и иногда слегка вздрагивали.

Неделю назад Янку привез ее в Прагу и поместил в санаторий. Вначале она не могла ни сидеть, ни лежать. Все тело было в синяках. Нетронутым осталось лишь лицо, но оно пылало жаром. Прошла целая неделя, прежде чем врач-хирург установил, что причиной высокой температуры является нарыв у левой почки. «Очаг гноя от кровоизлияния, увеличивающийся с каждым днем!» — таков был диагноз врача.

Часами сидел Ян возле постели больной. Бывал у нее и Еничек. Сестры удивлялись: пани Попова и пан Мартину с сыном вели себя так, как будто были одной семьей. В этом было нечто таинственное, но тогда ведь многие вещи казались такими. Температура у Тани не поднималась, но и не падала. Лекарства не помогали.