Мюнхен - [59]

— Благодарю! — Ян встал.

— Не желаете? Жаль. Вашему Самеку тоже следовало бы когда-нибудь побывать там, тогда он перестал бы сочинять свои меланхолические пьески. Любопытно наблюдать, как теперь везде и всюду склоняют слово «родина». Родина переместилась на окраины Праги, в рабочие кварталы.

— И на окраины Парижа и Лондона, пан директор.

Они стояли друг против друга посреди полутемной комнаты, оба покрасневшие от гнева.

— Будет буря, — произнес Аммер.

— Страшная буря, пан директор. Некоторые называют ее потопом!

Аммер, снова успокоившись, сказал:

— Пан редактор, не надо было вам бросать поэзию! Вы симпатичны мне. Доктор Прейс тоже любит литературу и является одним из наших выдающихся библиофилов.

— Я знаю.

— Он происходит из рода Неймана[23]. Насколько все-таки мал наш мир! Все мы знаем друг друга. Мы даже любили одних и тех же женщин. Как я и вы. — Ян отвернулся. — Без цинизма никуда не денешься, пан доктор! — громко засмеялся Аммер.

Ян обо всем рассказал Лаубе. Шеф-редактор побежал в Град к Кахе. Там он раскричался:

— Они меня хотят выбросить! Таким путем они намерены отомстить мне за то, что я, единственный из всех шеф-редакторов, не позволил накануне выборов президента поместить биографию и портрет кандидата в президенты профессора Немеца! «Президентом станет Бенеш, в противном случае я застрелюсь!» — заявил я при свидетелях. И теперь пан президент разрешает меня выгнать!

Каха успокоил Лаубе:

— Пишите, как хотите, все равно от этого ничего не изменится!

И по-прежнему в «Демократической газете» Франко и его люди назывались мятежниками, а пан шеф-редактор продолжал работать на своем посту. Остался в газете и Ян, а его Таня, корреспондент ТАСС, с которой он встречался словно любовник в Марианске-Лазне, по-прежнему вращалась среди горняков и стекольщиков.

47

В газетах появилось сообщение: «Гроб с прахом президента будет перевезен в пятницу 17 сентября 1937 года из Лан в Пражский Град и установлен в колонном зале Плечника, слева от Матиашовых ворот».

Т. Г. Масарик умер в Ланах 14 сентября в три часа двадцать девять минут в возрасте 87 лет.

Видевшие его в последние дни и месяцы утверждали, что он сбросил с себя величественную маску. Сгорбившийся, отпустивший острую бороденку, он напоминал старого сельского учителя.

Родившись в сельской избе, он умер в замке. Согласно завещанию, его должны были похоронить на деревенском кладбище в Ланах, у ограды, в одной могиле с женой, которая умерла раньше. На его могиле не должно быть никакой надгробной плиты. Однако ему пришлось еще раз побывать в Праге, в Пражском Граде, — месте, более величественном, нежели Ланы, — и лишь после торжественного следования на лафете орудия по улицам Праги быть похороненным на деревенском кладбище.

Ян получил задание поприсутствовать на похоронах и написать информацию о своих впечатлениях в «Демократическую газету». Ян взял с собой Еничека.

Не было снега и мороза, как в тот зимний день 1924 года.

Сентябрьская ночь была теплой и сырой. От Лан до Праги путь недолог. Ян знал его хорошо. Дорога шла через шахтерские поселки и крестьянские поля, которые к этому времени уже давно были убраны. Вдоль дороги росли аллеи из кустов рябины. Плоды уже созревали. Вдалеке пылали домны города Кладно. В ту ночь повсюду горели и другие огни. За деревенскими гумнами зажгли костры. Вдоль дороги рядами стояли члены физкультурной организации «Сокол» и легионеры с горящими факелами в руках. В промежутках между факелами чернела глубокая непроницаемая тьма. Лица людей при свете мерцающих факелов, казалось, принадлежали страшным чудовищам.

— Откуда они поедут? — шепотом спросил мальчик отца.

— Со стороны Белой горы.

— Это где была та самая битва?

— Да, Белогорская битва.

— Папа, мне не хочется здесь стоять!

— Скоро уйдем…

Впереди молчаливых толп народа выстроились, начиная от Бржевнова и до самого Града, шеренги легионеров и членов «Сокола». Каждый пятый сжимал в руке пылающий факел. С факелов капали тяжелые слезы горящей смолы. В окнах домов и домиков загорелись свечи, украшенные черными шелковыми лентами. Месяц плыл высоко в небе, временами скрываясь за серыми тучами.

В тишину ворвался стук конских подков — вначале глухой, наподобие ударов бубна, а потом с металлическим звоном.

Словно из-под земли при свете огня выросла фигура всадника с обнаженной саблей. Каска надвинута на глаза. Стальной клинок блестит красными бликами. Конь с черной попоной грызет удила и встряхивает гривой.

Вслед за первым всадником из темноты вынырнули целые ряды других кавалеристов — у всех обнаженные сабли, склоненные к правому плечу. Все молоды и печальны. Вздымая пыль, скакали они сквозь огненную аллею.

И вот показалась стеклянная колесница, освещенная изнутри светом, который падал на красно-белый флаг с голубым клином, покрывавший узкий блестящий черный гроб. На страговской колокольне зазвонил погребальный колокол.

Факелы склонились к земле. Смола стекала горящими капельками на мостовую, горела там, искрилась и гасла.

Катафалк с гробом, накрытым флагом, бесшумно удалился в сторону Погоржельце.

Появился и растворился во тьме еще один драгунский эскадрон. Раздались звуки колоколов костела…