Мысли в пути - [2]

— Вот видите как. А я ничего не слыхала. Девчата кричат: «Вера, Вера!» — а я не обернулась, упала, будто толкнул меня кто.

Устав, замолчала.

Рядом лежит граната, блестящая и спокойная в зеленой траве.

— Я сама, сама!

Она с трудом встала и, опираясь на наши руки, пошла. Полотенце падает, оставляя на майке темный след.

Дверца машины открыта, и мы ее бережно укладываем на клеенку носилок. Она зарывается лицом в белую мягкость подушки и закрывает глаза.

Я сижу рядом с шофером, часто оглядываюсь, слушаю. Она вначале весело отвечает на вопросы врача. Быстро что-то говорит. Потом медленнее и медленнее. Замолкает.

У больницы выносим ее: сзади открываются дверцы, выдвигается металлическая рама. По ней легко катятся носилки на маленьких колесах.

В комнате тихо и светло.

Теперь видно, как ей плохо. Глаза полузакрыты синеватыми веками. В ушах — капли крови. Рот открыт, и губы сухи.

Пока я смотрю, формальности окончены.

Медленно спускаюсь по каменным ступенькам. Нажимаю на холодный никель ручки и сажусь в глубину машины.

Мы едем и молчим.

Громкая и резкая сирена далеко, а здесь нет никаких мыслей.

Пусто и тоскливо.

Тогда я, наверное, по-настоящему понял, какую нелегкую специальность выбрал, какая ни с чем не сравнимая ответственность ложится на плечи врача, борющегося за жизнь человека, и какое удовлетворение испытываешь, если удается хоть чем-нибудь помочь.

В этом отношении нас, третьекурсников, ошеломила хирургическая клиника. Здесь решительно и уверенно спасали людей. Буквально за секунды. Умиравший на наших глазах человек преображался и через две-три недели здоровым выписывался домой. Очевидно, именно с тех пор я убежден, что скальпель зачастую решает дело.

В яузской больнице «Медсантруд», где размещалась кафедра общей хирургии, мы попали под обаяние двух хирургов. Один и тот же курс, но совершенно по-разному читали доцент Владимир Иванович Астрахан и профессор Илья Львович Фаерман. Только теперь, много лет спустя, на опыте собственных лекций я понял ту методическую «кухню», в которой были изготовлены для нас эти превосходные «блюда».

Владимир Иванович читал негромко, без всяких эффектов. Стройно. Логично. И очень убедительно. То, что делал Илья Львович, описать невозможно. Яркие сравнения подчеркивали трагичность тех или иных случаев. Исторический экскурс прерывался рассказом о собственной ошибке. Страстность, горение завоевывали сердца студентов. Лекции обоих, как правило, завершались бурными аплодисментами. Этот «тандем» увлек в хирургию не одну молодую душу. В том числе и мою.

Вскоре мне, старосте хирургического студенческого научного кружка, дали тему: «Переливание трупной крови». Для ознакомления с этим методом я поехал в институт Склифосовского к профессору С. С. Юдину.

В тот же вечер помогал брать кровь у сбитого автомобилем молодого человека, который погиб на месте происшествия. На следующий день мне было позволено присутствовать на операции С. С. Юдина. Конечно, тогда я еще ничего не понимал, но почувствовал, что происходит чудо. Руки с длинными пальцами двигались размеренно, изящно. Как у хорошего ремесленника-портного, сапожника или ювелира. Крови почему-то видно не было. А в яузской больнице мы видели крови предостаточно. Через сорок пять минут операция, которая у других обычно занимала два-три часа, была завершена. Позднее были еще встречи. Чтение всего того, что писал С. С. Юдин. Его выступления. Но самое главное — это то влияние, которое он оказал своим образом мыслей и отношением к хирургии как к искусству, науке и ремеслу… Сейчас я могу по пальцам пересчитать число встреч с Сергеем Сергеевичем. Но он навсегда останется в памяти, как необычайный хирург, учёный и человек.

В октябре 1941 года, после участия в строительстве оборонительных сооружений под Смоленском, я поступил на работу во II Таганскую больницу. В одночасье главным врачом ее стал молодой ординатор Э. И. Тихомиров, а главным хирургом — всего с пятилетним стажем Елена Флоровна Лобкова. У нее были прекрасные руки, но не самый лучший характер. Впрочем, «что за комиссия, создатель», иметь под своим началом не опытных специалистов, а несколько недоучившихся «зауряд-врачей» (так называли студентов, выпущенных из вуза досрочно, без дипломов).

Она получила короткую, но серьезную подготовку в клинике профессора В. В. Лебеденко и стремилась обучить нас тому, что знала сама. Елена Флоровна была очень взыскательна. Именно под ее руководством я проделал все основные операции, которых требовали суровые условия военного времени. А год спустя, когда дежурства стали чаще и мне пришлось замещать старшего хирурга, я провел первые самостоятельные операции. «Над нами постоянно витал образ Елены», ибо она была всегда с нами рядом: мы все жили на казарменном положении.

Здесь, в Таганской больнице, состоялось первое знакомство с моим главным учителем — Николаем Наумовичем Теребинским.

После очередной бомбежки Москвы был тяжело ранен Герой Труда (тогда еще Героев Социалистического Труда не существовало) железнодорожник Гудков. Осколком ему широко размозжило грудную стенку, и жизнь его была в опасности.