Мышеловка на Эвересте - [42]

— Могу.

— И?

— Смысл полёта мотылька на свет сжигающего огня, как и прорыв леопарда на вершину, убивающую его, в горении движения. И всё. Смысл в танце. Смысл в джазе кажущихся бессмысленными звуков, вливающихся в сердце огнем, который непередаваем другим способом.

— Но этому джазу есть конец, — ответил представитель. — И мышеловка как раз то, что надо. Верно?

— Не знаю, — ответил писатель. — Некоторые танцы уводят в небо, минуя вершину, и всё что на ней есть. Нужно просто не потерять ритм.

«Звездный блюз магии»

Распыляющиеся розовым огнем голубого зарева утреннего солнца предрассветные звезды шептали прощальные слова уходящей ночи, провожаемой веретеном дрозда, льющего волной росы свою одинокую песню.

Острым зигзагом яркой пропорции колдовства скользнула падающая звезда, словно светлячок, одиноко затерявшийся в глубинах чаши бездонности бриллиантового купола ночного неба, опадающего слезами неразделенного горения, осыпавшегося искрами одиночества.

Монолит китайской стены прямоугольными печатями этажей рассекал проспект звездного ветра, устанавливая верховенство над дроздами, потерявшимися в глубинах парка мегаполиса, предрассветно ворочающегося во сне как муравьиное королевство, уснувшее на зиму.

Аэростаты летели в расцветающем небе стройными рядами колокольных башен церковного перезвона, предвещая взлет кораблей, бороздящих просторы Вселенной.

Химия тела держала стальной хваткой подиум торжества инстинктов, изгибающихся тонким изяществом совершенства гармонии линий, торжествующе не желавшего ничего и никогда ощущать, кроме счастья эгоцентризма, божественного и непоколебимого как магия наваждения, которая всегда во вне того, что можно окончательно завершить, и поставить точку, свернув и положив в чулан совершенство незаконченности летящего чувства горения пламени безумия, которое всегда в тебе.

Острая рапира глаз пронзала насквозь, останавливая время и отключая разум.

Звездный блюз магии рисовал басовым ключом идеограмму органного пункта, проводя черту мелодии ночного джаза, танцующего длинными нотами хриплых обертонов страсти, влетающей в утро, которое всегда на подходе и всегда за горизонтом, ненавязчиво ждёт каденции оргии, остановившей время и целующей пространство звездными всполохами льющейся мелодии ночного оркестра любви, нивелирующей окончательное падение туда, где нет дна.

48

— Как видите, Паркер ведёт свой танец достаточно органично для ритма, ведущего в небо, — сказал представитель. — И очень ясно проводит равенство между падением и взлётом. В принципе, дна нет. Как и крыши. Просто дальше нет хода. Вернее есть, но зашифрован.

— А зачем его шифровать? — спросил небритый.

— Затем, чтобы лето не кончалось. Потому что оно непременно закончится после дешифровки курса движения к вершине.

— Догадываюсь, это снова слова Паркер.

— Да, вы угадали.

— Понимаете, Кристина… Всё проходит. К сожалению. И этот курс тоже может просто раствориться в дымке утреннего рассвета, переходящего в огонь заката. Тропинка вверх всегда ведёт вниз. Поэтому леопарды замерзают при подъёме на горные вершины, где не могут дышать.

Представитель наполнил свою крошечную рюмочку водкой и прицельно выпил её. Смотрел на небритого. Молчал. Закурил. Сбил пепел. Сказал:

— Ну, ну…

— И поэтому, поскольку вы ещё молоды, вам не стоит шифровать свою дорогу. Потому что вы через некоторый промежуток времени можете просто забыть шифр.

— А вы свой шифр не забыли?

— Его никогда не было. Я иду прямо и открыто.

— И вам не страшно?

— Как сказать. — Посмотрел на абсент. Налил. — Страшно. А кому не страшно? Сумасшедшим?

— Я спросила про страх ощущения бессмысленности действий. Незашифрованный смысл поедает сам себя, девальвируется и просто исчезает из своей первоначальной формы. Содержание убегает от расшифрованной формы. Вы понимаете меня?

— Вы хотите сказать, что горизонт лишь тогда таков, когда он недостижим?

— И это тоже. И ещё. Страсть к размножению себя это истинная суть любой личности. Но далеко не все это осознают. И совершенно малое число творцов понимают, что от этого никуда не уйти. Разве что… Разве что в ваш абсент.

— Нууу… Мой абсент это релакс… Хотя… Хотя я знаю, что такое трезвость. Это самое яркое сумасшествие. Поэтому я шифруюсь абсентом.

— Знаете, абсент это не плохо. Но это не код. Если для вас трезвость яркое сумасшествие, то, возможно, там есть шифр, который ждёт вас. Вам не поздно. Вы ещё на половине пути к своему Эвересту. Безумие это крайняя степень ума. Другой уровень понимания порядка вещей.

— А зачем понимать вещи иначе, чем они понимаются?

— Затем, чтобы проникнуть туда, где ты бываешь лишь во снах. Это известно всем. Та страна, что миражем плывёт на горизонте, и то лишь во снах, которые неведомостью сказочной зовут куда–то сладостной истомой и магией неведомых миров презреющих тлетворность тупого сосуществования, где каждый ждёт магического завтра, которое придя, становится обыденным сегодня, сползая одеялом, скрывающим всю истинность души.

Представитель помолчал и, вздохнув, снова стал наполнять свою ювелирную ёмкость. Сказал:

— Еле выговорил.

— Да вы меня просто дурачите, — усмехнулся писатель. — Ваше здоровье… — Качнув своим стаканчиком абсента в сторону представителя, выпил содержимое.