Мятущийся дон Гамлет, принц Датский - [4]

СЦЕНА III

В середине последней реплики Хора начинает спускаться по лестнице Лаэрт, брат Офелии, очень открытый и учтивый молодой человек.

Лаэрт. Принц Гамлет, сдержи свои слезы! Подними эту благородную голову, которую я так люблю! В этом мире жизнь принца — совсем не то, что любого другого человека. Трудно сыскать принца, который не был бы погружен в самое сердце преступления, в чашу бессонницы, завернут в плащ страха. Разве в наше время королевская порфира не подобна сосуду, всегда готовому наполниться неожиданной кровью? Королевская власть настолько же хрупка, насколько и священна. Он не был твоим отцом, но был уважаемым сеньором, последним словом, отважным мечом, догматом веры. И его убили. Он сам тебе это говорил: король, уже мертвый, клялся страшной клятвой на самой высокой башне, где гуляет свирепый ветер, что говорит правду. Его убили. Говорит ли тебе сердце, что ты должен отомстить за него? Ты каждый день сидел у него на коленях. Он гладил тебя по голове, а потом, поцеловав, долго сидел в молчании. «Какие они счастливые!» — сказал бы человек, увидевший вас в ту минуту. Но нет, Гамлет, нет.

Хор. А тот, кто знал об этой тайне, сказал бы: он ищет то, что подозревает.

Гамлет. Он брал мои руки в свои, и начиналась игра. Он спрашивал: «Кто я?»

Лаэрт. И ты, наверно, говорил: «Мой отец, король!» Как раз этого он и хотел! От тебя несло воровством. Ты был куском золота, украденным среди бела дня, на глазах у всех. Несло воровством. И он поднимал тебя против того, другого. Доставал, как меч возмездия, наточенный тайком. Делал это не торопясь. Он говорил тебе: «Король — как венецианский канатоходец, что ходит по проволоке на площади, от одного угла к другому; есть много рук, готовых ослабить проволоку или, наоборот, слишком сильно ее натянуть — и тогда я упаду на камни». Мертвый король, торжественные похороны. Ты подозревал того, другого. Признайся, Гамлет, мы же твои друзья: ты с самого первого дня подозревал, что в этой истории с ядом был замешан тот, другой.

Гамлет. Тонкая рука, живая, решительная, ласковая, ногти отполированы пилочкой из Фландрии. Рука беспокойная, обольстительная, единое слово из пяти слогов, страна сверкающих перстней, целая бочка меда. Видишь, как он кладет ее, ладонью, на грудь, и блестят камни рядом с золотой цепью, которую он носит на шее; а вот рука уже на рукояти меча, или тянется к тебе, сжатая в кулак, чтобы подкрепить мысль, и вдруг раскрывается словно цветок… С тех пор, как я стал подозревать эту руку, я стал ее изучать, расширяя свои познания, полученные из болонской глоссы.

Лаэрт. Да, замечательная рука. Наверно, ты сразу заметил, как она подвижна и выразительна, и, думается, уже не можешь оторвать от нее глаз. Да, она имела касательство к кубку с отравленным питьем в Богемии!

Гамлет. Он, должно быть, поднял не колеблясь, без всякого опасения наполненный на три пальца кубок, украшенный дорогими изумрудами, с двумя ободками на ножке. Уверен, что он сказал скорее руке, чем устам: «На здоровье».

Лаэрт. А ты, Гамлет, господин мой и друг, в тени следил за ним, за его словами, поступками. И убил бы. Наступил бы удобный момент, и ты бы его убил. Да, Гамлет, ты убил бы, потому что тот, другой, тоже стоял на твоем пути. Ты убил бы ночью, безнаказанно. Теперь, когда ты знаешь, что он был твоим настоящим отцом, — и за это тоже. Ты был создан для этого. Я тебе говорю, что ты был как кинжал с золотой рукояткой, обсыпанной драгоценными каменьями; на лезвии этого кинжала, сработанного лондонскими мастерами, сделали многозначительную надпись: «На добрую службу».

Гамлет. Значит, когда я сидел на коленях короля, я был всего лишь кинжалом в ножнах, который ждал сигнала тревоги? Правда, он висел на богатом поясе!

СЦЕНА IV

Сцена светлее, чем раньше. Входит Офелия. Напоминает цветок или птичку — нечто маленькое, очень красивое, удивленное, робкое.

Лаэрт. Уже пришла настоящая весна, дорогая сестра. Ты переходишь из одной комнаты в другую, а в той, из которой ты уходишь, сидящие на резных скамьях восклицают: «Как быстро пришла зима!» Хочешь дать нам послушать жаворонков, которых принесла в клетке — твоем прелестном ротике?

Офелия. Добрый день, Лаэрт! Добрый день, принц Гамлет!

Гамлет стоит боком, опираясь руками о раму окна.

Лаэрт. Принц смотрит на туман, который сегодня застилает всю страну и море, чтобы, обернувшись и увидев тебя, удивиться: в садах Дании расцвели розы и красивые девушки.

Офелия(идет к Гамлету и протягивает ему письмо). Господин мой, я принесла любовное письмо, которое получила и которое ты у меня просил. Теперь я знаю, как зовут студента. Он из бедной семьи. Он придет попрощаться перед отъездом в Виттенберг. Помнишь, я тебе рассказывала…

Гамлет. Замолчи, Офелия, замолчи! Стой, Офелия! Я хочу немедля задать один вопрос. Датчане, друг Лаэрт: давайте поговорим о том, другом человеке. Мне приятно думать, что вы считаете меня кинжалом возмездия. Ты, Хор, сказал бы: «Я ясно видел, как принц вытащил кинжал и всадил его в горло тому, другому, затем отвернулся, словно испытывая отвращение; брызнул целый фонтан крови. Он снова ударил кинжалом, потом ножом, мечом, рукой. Тот упал. Принц плюнул на него, поставил ему ногу на грудь, чтобы душа не могла быстро отлететь. Вышел, оглядываясь на труп. От этого плевка принца, как будут шепотом говорить в Дании, говорить в Эльсиноре, упоминать в разных историях, появились черви и пиявки и сразу же принялись за труп. Одни скажут: „Вот чудеса!“, а другие заявят: „Только святой король может творить такой суд!“»