Мятежный батальон - [7]

Через некоторое время разнесся слух, что в районе Зимнего началась пальба. Солдаты шепотом передавали друг другу: «Учебная команда расстреливает мирную демонстрацию».

Это нас ошеломило.

— Как же так, братцы, — спрашивали мы друг друга, — выходит, народ бьют?..

— Нет, это японцы сюда прорвались. В них пуляют, — невесело пошутил кто-то.

— Говорят, там рабочие, студенты…

Все были возбуждены и вместе с тем растеряны. Чувствовали, что творится неладное.

Вечером вернулись те, кто был на месте событий. «Учебники», как мы называли курсантов полковой учебной команды, принялись чистить винтовки. Я стал наблюдать за Ильиным и Семеновым. Они делали свое дело, как мне показалось, с подчеркнутым усердием. У Семенова недобро горели глаза. Он с каким-то ожесточением гонял в стволе шомпол с протиркой. Я спросил:

— Стреляли?

Семенов утвердительно мотнул головой.

— Я курсистке одной влепил прямо… — Семенов осклабился и со смаком произнес нецензурное слово. У меня мороз пробежал по телу, и я быстро отошел от него. Мне стало как-то жутко: гвардия расстреливала мирную демонстрацию!

Почему для этого использовали именно учебную команду — догадаться было нетрудно. Она состояла большей частью из тех, кто во что бы то ни стало хотел выбиться в унтер-офицеры и по-собачьи готов был служить «батюшке-царю», мечтал о продвижении.

Настроение почти у всех из нашей роты было подавленное, разговаривали между собой мало. Видно, осмысливали случившееся.

Спать легли с тяжелым сердцем.

9 января и в последующие дни на улицах Петербурга хозяйничали патрули и казачьи разъезды. Население избегало выходить из домов даже днем потому, что всех мало-мальски подозрительных людей хватали и избивали. Наступила полоса жесточайших расправ.

В кровавое воскресенье по приказу Николая II и его правительства в народ стреляла не одна учебная команда Преображенского полка, а и павловцы, и другие воинские части. Залпы гремели на Дворцовой площади, у Нарвских ворот, у Троицкого моста, на Мойке, около дома графа Строганова, на Васильевском острове. Демонстрантов атаковали конные гренадеры.

«Его императорское величество» накануне этих событий предусмотрительно уехал из Петербурга в Царское Село. Собравшиеся перед Зимним дворцом не могли ему угрожать. И тем не менее по ним все-таки открыли огонь… с его «высочайшего соизволения».

День 9 января явился важным моментом в истории развития революционной борьбы русского пролетариата. Даже многие солдаты-преображенцы, воспитанные в духе повиновения и преданности самодержавию, поняли, что Николай II возложил на них позорную обязанность подавлять движение трудящихся масс, с оружием в руках выступать против своих же братьев и сестер…

Некоторые гвардейцы говорили:

— Нас посылают — мы и идем. Стреляем. А в кого? Ну, ладно, был бы неприятель, как на войне. А то ведь… свой же народ!

— Не пойдешь — тебя самого к стенке, Вот и выбирай.

— Как хотите, ребята, а получается скверно…

Весь трагизм своего рабского положения преображенцы поняли позже, и возмущение, кипевшее внутри каждого, вылилось наружу.

Генерал-майор В. С. Гадон доносил в штаб гвардейского корпуса о подробностях расстрела демонстрации около Александровского сада и о действиях против собравшихся на Невском проспекте. Вот выдержки из его рапорта.

«9 января от вверенного мне полка в помощь полиции было наряжено восемь сводных рот. Трем ротам под начальством полковника Дельсаля было приказано быть в полной готовности в казармах на Миллионной улице к девяти часам утра и к одиннадцати часам утра прибыть на площадь Зимнего дворца, где и поступить в распоряжение генерал-майора Щербачева. Эти роты были: Е. В.[1] и 2-я (1-я сводная) под начальством капитана князя Оболенского, 3-я и 4-я (2-я сводная) — капитана Старицкого и полковая учебная команда (3-я сводная) — капитана Мансурова…»

Дальше в этом документе рассказывалось, что примерно часа в два дня, ввиду безуспешных попыток конницы очистить панель на углу Александровского сада и Адмиралтейского проспекта, полковником Дельсалем было приказано 3-й сводной роте совместно с полуэскадроном лейб-гвардии Конного полка оттеснить демонстрантов к Невскому проспекту.

Подойдя вплотную к людям, тесно прижавшимся друг к другу и державшимся за садовую решетку, головной взвод вынужден был остановиться. Из толпы раздавались возгласы, что никто не уйдет, если даже будут стрелять. Солдатам говорили: «Кончите службу, будете в таком же положении, как и мы».

Гвардейцев пришлось отвести шагов на 120—130 назад. Вслед им неслись насмешливые возгласы о том, что войскам следовало бы воевать не с рабочими, а с японцами.

«В это время, — сообщал Гадон, — полковник Дельсаль получил от генерал-майора Щербачева приказание его сиятельства командира корпуса открыть огонь… На что из толпы махали шапками, кричали: «Кого же вы пошлете в Японию?»

После поданных на горне трех сигналов с промежутками между ними полковник Дельсаль приказал командиру 3-й сводной роты капитану Мансурову стрелять…»

Один за другим прозвучали два залпа.

Я в то время, как и многие мои сослуживцы, еще неясно осознавал всю глубину свершившейся трагедии. Но то, что в народ полоснули огнем, что улицы обагрились кровью рабочих и особенно женщин, детей и стариков, вызывало возмущение, заставляло задуматься. И люди думали.