Мятежник - [70]

— Нет, отец, — она бросила еще один кусок пропитанного подливкой хлеба в шумную кучу малу. — И раз уж мы заговорили о прыжках через метлу, — добавила она, — ты забыл про свадьбу Дятла.

— Это ведь была вполне официальная свадьба? — сурово произнес ее брат.

— Конечно. Мосс провел весьма унылую церемонию, а Присцилла выглядела почти красивой, — улыбнулась Анна. — Дядя Дятел бросал на нас злобные взгляды, лило как из ведра, а мама послала в подарок шесть бутылок вина.

— Нашего лучшего вина, — с каменным лицом заявил Вашингтон Фалконер.

— Откуда мама могла знать? — невинно спросила Анна.

— Она знала, — заверил Фалконер.

— И ученики школы спели невнятную песенку, — продолжала Анна. — Когда я буду выходить замуж, отец, я не хочу, чтобы для меня пели близнецы Томпкина. Это будет крайней неблагодарностью?

— Ты будешь венчаться в соборе Святого Павла в Ричмонде, — заявил ее отец, — а церемонию будет проводить преподобный Питеркин.

— В сентябре, — настаивала Анна. — Я поговорила с мамой, и она согласна. Но только если мы получим твое благословение, папа, конечно же.

— В сентябре? — Вашингтон Фалконер пожал плечами, будто ему не было особого дела до того, когда состоится свадьба. — Почему бы нет?

— Почему в сентябре? — поинтересовался Адам.

— Потому что война к тому времени закончится, — заявила Анна, — а если отложить на более поздний срок, то погода станет неподходящей для плавания через Атлантику, а мама говорит, мы должны быть в Париже самое позднее в октябре. Проведем зиму в Париже, а весной отправимся в Германию на воды. Мама говорит, ты тоже можешь захотеть поехать, Адам?

— Я? — это приглашение, похоже, удивило Адама.

— Чтобы составлять компанию Итану, пока мы с мамой будем на водах. И чтобы сопровождать маму, конечно.

— Можешь поехать в мундире, Адам, — Вашингтон Фалконер явно не возражал против того, что его не пригласили в эту семейную поездку. — Твоей матери это бы понравилось. Полная форма с саблей, кушаком и медалями, а? Показал бы европейцам, как выглядят солдаты-южане?

— Я? — повторил Адам, теперь в сторону отца.

— Да, Адам, ты, — Фалконер бросил свою салфетку на стол. — И если речь зашла о мундире, то ты найдешь его у себя в комнате. Надень его и приходи в кабинет, подберем тебе саблю. Ты тоже, Нат. У каждого офицера должен быть клинок.

Адам на пару секунд замолчал, так что Старбак испугался, что сейчас его друг сделает свое пацифистское заявление. Старбак напрягся в предвкушении ссоры, но потом, с решительным кивком, который предполагал, что он сделал этот выбор лишь большим усилием воли, Адам отодвинул стул и тихо произнес, как будто для себя:

— За работу. За работу.

Работа заключалась в том, чтобы славное начало этого лета посвятить строевой подготовке под грохот барабанов, тренировкам на лугу или проводить время с товарищами в палаточном лагере.

То были жаркие дни смеха, усталости, боли в мышцах, загорелой кожи, высоких чаяний и покрытых порохом лиц.

Легион проводил тренировки по стрельбе, пока плечи солдат не покрылись синяками от оружейной отдачи, лица не почернели от дыма от взрывающихся капсюлей, а губы не покрылись пятнами пороха из многочисленных разорванных зубами бумажных патронов. Они научились крепить штыки, вставать в линию для ведения огня и строиться в каре, чтобы отразить атаку кавалерии. Они начали чувствовать себя солдатами.

Они научились спать в любых условиях и нашли тот ритм быстрого марша, с которым могли бы прошагать все эти бесконечные выжженные солнцем дни по иссушенным дорогам. По воскресеньям они строились в каре для молитвы и пения гимнов.

Их любимым был «Славная битва», а по вечерам, когда мужчины тосковали по семьям, им нравилось петь «О благодать» в очень медленном темпе, чтобы нежная мелодия как можно дольше не покидала вечерний ветерок.

В другие дни недели группы солдат по вечерам посещали классы по изучению библии или молитвенные собрания, а некоторые играли в карты или пили спиртное, которое нелегально продавали торговцы из Шарлотсвилла и Ричмонда. Однажды майор Пелэм схватил одного из этих продавцов и разбил весь его запас горного виски, хотя полковник не был настроен столь категорично.

— Пусть повеселятся, — любил он говорить.

Адам опасался, что его отец пытается заработать популярность, хотя на самом деле эта снисходительность была частью военной доктрины Вашингтона Фалконера.

— Эти люди — не европейские крестьяне, — объяснял полковник, — и уж точно не тупые заводские рабочие с севера. Это славные американцы! Добрые южане! В их нутре горит пламя, а в сердцах свобода, и если мы принудим их часами заниматься строевой подготовкой, то просто превратим в усталых безмозглых идиотов. Я хочу, чтобы они были полны энтузиазма! Чтобы отправились на битву, как свежие лошади с весенних пастбищ, а не как клячи, питающиеся зимним сеном. Я хочу, чтобы они были бодры духом и elan — стремительны, как говорят французы, вот так мы выиграем эту войну.

— Но без строевой подготовки не обойтись, это невозможно, — мрачно отвечал майор Пелэм. Ему позволили заниматься муштрой четыре часа в день и ни минутой больше. — Гарантирую, что Роберт Ли постоянно муштрует своих людей в Ричмонде, — настаивал Пелэм, — как и Макдауэлл в Вашингтоне.