Мятежник - [147]

А теперь Дятел хочет сделать из бостонца героя? Боже, подумал полковник, но ведь это он сам — герой Манассаса. Разве не так сказал генерал Джонстон?

— Говоришь, мы потеряли беднягу Розуэлла Дженкинса? — спросил он, намеренно сменив тему.

— От него практически ничего не осталось после попадания снаряда, — подтвердил Бёрд, а потом упрямо вернулся в прежней теме. — Вы и правда приказываете мне арестовать Старбака за убийство?

— Да, если найдешь его! — выкрикнул полковник и содрогнулся, когда по его руке прошла волна боли. — Бога ради, Таддеус, почему ты вокруг всего поднимаешь такую чертову суету?

— Потому что кто-то же должен, полковник, кто-то должен, — Бёрд улыбнулся и оглянулся через плечо, туда, где на окруженном огнем плато сражение подошло к поворотному моменту.

Джеймс Старбак так и не понял, что сломило ряды северян. Всё, что отложилось в памяти — отчаянная паника, охватившая войска федералистов. И вскоре, забыв про всякий порядок, армия Макдауэлла побежала.

Своими усилиями, какими бы они ни были, они не добились ничего — полки южан так и остались на плато. Ни один штурм не смог удержать завоеванные позиции, дабы позволить свежим силам закрепить успех. Северян отбрасывали снова и снова, и каждая отраженная южанами атака оставляла на поле боя мертвых и умирающих, лежащих рядами, словно принесенные приливом водоросли, обозначая крайнюю точку каждой атаки.

В некоторых полках северян заканчивались боеприпасы. Южане, отброшенные к собственному обозу, набивали свои сумки новыми патронами, но припасы северян по-прежнему располагались к востоку от Булл-Ран, и каждой телеге и повозке приходилось пересекать забитый транспортом каменный мост. Чаще же всего оказывалось, что боеприпасы, правдами и неправдами добравшиеся до вершины холма, оказывались не того калибра — так, войска, вооруженные винтовками пятьдесят восьмого калибра, получали пули шестьдесят девятого. Поэтому, как только винтовки замолкали, стрелки отступали, оставляя бреши в строю северян, которые тут же заполняли мятежники в сером.

Винтовки и ружья обеих сторон ломались или выдавали осечку. Чаще всего выходили из строя брандтрубки [30], по которым били курки, поджигавшие порох. Однако южане могли пользоваться подобранным у мертвых северян оружием и продолжать убийства. И все же северяне продолжали драться.

Стволы ружей и винтовок были забиты остатками сгоревшего пороха, поэтому с каждым выстрелом становилось все тяжелее и тяжелее забивать новую пулю. День выдался жаркий, воздух наполнился едким пороховым дымом, рты и глотки усталых солдат давно пересохли, на плечах чернели синяки из-за отдачи тяжелых ружей, голоса охрипли от криков, дым вызывал резь в глазах, в ушах звенело от взрывов, руки саднило из-за усилий при перезарядке. И все же они дрались.

Они истекали кровью — и дрались. Ругались — и дрались. Молились — и дрались. Некоторые выглядели ошарашенными, они просто стояли, вытаращив глаза и открыв рот, не обращая внимания на окрики своих офицеров и нестройный хор свистящих пуль, выстрелов, снарядов и воплей.

Джеймс Старбак потерял чувство времени. Он перезаряжал револьвер, стрелял и снова перезаряжал. Едва ли он сознавал, что делает, он лишь знал, что каждый выстрел может спасти Союз. Он был в ужасе, но продолжал сражаться, и почему-то мысли о младшей сестре придавали ему мужества.

Он решил, что только Марта будет его оплакивать, и что ему не следует винить ее за проявление чувств, и именно это решение привело его на то место, где он стрелял, как простой рядовой, стрелял и заряжал, заряжал и стрелял, всё это время громко повторяя имя Марты, как талисман, который сохранит его храбрость.

Марта по характеру была очень похожа на Натаниэля, и когда Джеймс стоял посреди поля, усеянного ранеными и убитыми, он рыдал, почему Господь не наградил его отвагой Марты и Натаниэля.

Потом, когда он вставил в револьвер последний капсюль, в рядах южан возникло какое-то оживление, Джеймс поднял голову и увидел, что весь вражеский фронт ринулся вперед. Он выпрямил свою покрытую ссадинами ноющую руку, нацелив револьвер на армию, которая выглядела как огромная серая крыса с черными подпалинами от порохового огня и двигалась прямо на него.

А потом, когда он пробормотал имя сестры, прищурившись от грохота, который производил его револьвер, то заметил, что находится в полном одиночестве.

Только что здесь шло сражение, а теперь началось беспорядочное бегство.

Потому что армия федералистов была сломлена и удирала.

Она бросилась вниз по холму, всякий порядок испарился. Солдаты кидали винтовки и ружья, штыки и заплечные мешки и просто бежали. Некоторые бежали на север, в сторону брода Садли, а другие — к каменному мосту. Некоторые попытались дать отпор наступлению, крича своим товарищам, чтобы держались, но были сметены потоком бегущего большинства.

Паникующие войска наводнили поля по обе стороны основной дороги, по которой неистовым галопом лошади везли пушки, а бегущая пехота вопила, уворачиваясь от железных колес. Кто-то использовал знамена как пики, чтобы пробить себе путь через толпу.

Преследователи остановились на краю плато. Плевки ружейного огня ускорили отступление северян, но ни у кого на стороне мятежников не было сил на погоню. Вместо этого они потихоньку начали осознавать, что победили, а несущаяся внизу паникующая орда потерпела поражение.