Мятеж главкома Сорокина. Правда и вымыслы - [48]
Однако и оборонительные бои, и наступление дорого дались Кавказской армии. За 2 месяца ее потери составили не менее 20 тысяч убитыми и ранеными.
Почти после каждого крупного боя казакам приходилось хоронить своих боевых товарищей. Чтобы понять, настолько это было скорбное и тяжелое в морально-психологическом отношении дело, нужно помнить принцип комплектования казачьих частей. В каждой сотне служили по 15 и более человек, которые были из одной станицы, просто соседями, вместе росли и знали всю родню друг друга. Хоронили, как правило, прямо на биваке завернув погибшего в бурку и поставив на одиночной или братской могиле примитивный крест из веток. Таких могил на турецкой земле осталось великое множество. Лошадь убитого переходила в собственность полка, и ее отдавали безлошадному казаку. Семье погибшего за нее из полковой казны высылалось 200 рублей, хотя порой это был очень хороший, дорогой строевой конь и стоил он гораздо дороже.
Когда сотня находилась на отдыхе, проводилась распродажа нехитрого имущества погибшего казака. Из его переметных сум извлекали давно не стиранное, полуистлевшее белье, а также запасное и далеко не новое обмундирование, фуражку или папаху, снаряжение. В назначенное время всех приглашали подойти и купить что-нибудь. На первый взгляд это может показаться кощунственным и жестоким ритуалом, но в этом был свой, понятный каждому казаку смысл. Такие торги устраивались с единственной целью, чтобы выручить хоть какие-то гроши и выслать эти деньги жене, детям, родителям погибшего. Урядники ходили между казаками и буквально уговаривали купить что-нибудь, чтобы выручить от продажи какую-то сумму. Все, что не удавалось продать, сотенный каптенармус тут же сжигал на костре.
Но самое большое испытание оставшихся в живых одностаничников ожидало во время их приезда в отпуск по ранению или в награду за успешную службу. Нужно было посетить родителей, жену и детей друга детства погибшего боевого товарища. В семье его поднимался долго не стихающий плач, а потом начинались вопросы о службе — сына, мужа или отца, при каких обстоятельствах он погиб, как похоронили, что при этом говорили, отпевал ли священник, кому достался конь, седло?
Бывший хорунжий Ф.И. Елисеев, попав в такую ситуацию, описал потом свою такую встречу с родителями погибшего товарища. В бою тот проявил неосторожность и был убит наповал свинцовой турецкой пулей в голову. Смерть была мгновенной, похороны скорыми, а так как дело было в горах, то и место захоронения через некоторое время вряд ли можно было отыскать. Встретившись во время отпуска с семьей погибшего, чтобы хоть как-то их утешить, ему пришлось рассказывать и о том, чего на самом деле не было. Говорил о том, что погибший еще некоторое время был жив, успел попрощаться с друзьями, исповедаться у священника, вспоминал об отце, матери, жене и детях, просил кланяться им и простить его[84].
В тех боях турецкая армия опять потерпела поражение и отступала по всему фронту. Мема-Хатун снова был отбит. Части 1-го армейского корпуса все время находились в преследовании. Они двигались уже в батальонных колоннах. Из Мема-Хатуна вглубь Турции имелась только одна колесная дорога и, двигаясь по ней, войска наконец спустились в покрытую садами Эрзиджанскую долину турецкой части Армении. Впереди двигались обескровленные полки 39-й пехотной дивизии. В некоторых ее ротах не насчитывалось и 30 человек. Оба противника были настолько измотаны в боях, что продолжать активные действия больше не могли и остановились.
* * *
Наступил сентябрь 1916 года. Зная плачевное состояние противника, русское командование могло себе позволить оставить на фронте лишь небольшие части, а основную массу войск отвело назад. Предстояла новая борьба с суровой природой, третья жестокая зима. 13-го сентября уже выпал первый снег, а в 20-х числах октября им были занесены все позиции. Еще в более глубокий тыл отвели свои части и русское, и турецкое командования. Войска строили землянки, поддерживали проходимость дорог, устанавливали проволочные заграждения, оборудовали «волчьи» ямы. Основная масса войск находилась на высоте 2400–2600 м.
Казаки обустраивались основательно, прекрасно зная, что их ожидает совсем скоро. На топливо были разобраны брошенные турками деревни. И все равно трудностей избежать не удалось. Продукты и боеприпасы доставляли только на вьюках до ближайшей ровной площадки, в специально установленные юрты, а дальше все переносилось на руках. Много таким способом доставить, конечно, было невозможно, и с наступлением сильных холодов начался настоящий голод. В некоторых пехотных частях за зиму съели всех ишаков, кошек и собак. Даже варили хвосты павших лошадей. Голодные лошади отъедали друг у друга хвосты и гривы[85].
Казаки 3-го Линейного полка были в лучшем положении, так как их часть была отведена в Эрзерум и близлежащие к нему населенные пункты. В конце зимы хорунжего Сорокина, успешно справившигося с обязанностями начальника службы связи, назначили на освободившуюся должность командира 4-й сотни. Еще раньше на него в штаб 5-й Кавказской дивизии ушло представление о награждении его орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», а вслед за ним ходатайство о присвоении очередного воинского звания — сотник. Боевая деятельность И.Л.Сорокина была таковой, что у командования 3-го Линейного полка и 5-й Кавказской казачьей дивизии не было сомнений, что оба представления будут удовлетворены. Так и случилось, в рукописных списках по старшинству обер-офицеров за 1900–1917 гг. есть запись: «Хорунжий Иван Сорокин награжден орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Награждение состоялось 10 января 1917 г.
