Мятеж главкома Сорокина. Правда и вымыслы - [27]

Со стороны правого берега Аракса форсированным маршем на помощь спешил со своей пластунской бригадой генерал Пржевальский. Почти все атаки турок были отбиты, но они все же смогли на 600 метров продвинуться к вокзалу, захватили господствующие над ним высоты, лесистый хребет и вплотную подошли к шоссе, отрезав тем самым Саракамыш от войск Кавказской армии. Первым, как это не удивительно, дрогнул помощник Наместника на Кавказе генерал Мышляевский. Хотя он не был непосредственно в Саракамыше, но, получив эти данные, решил, что дальше оборонять город нет никакой возможности и нужно срочно убыть в Тифлис, чтобы принять меры к созданию новой базы и новой армии для Кавказского фронта.

В это же самое время к Кагызману наконец подошла бригада генерала Пржевальского, которую сопровождал батальон пограничников. Его Мышляевский забрал для своей личной охраны, а всем остальным войскам, находящимся в Алашкертской и Диадинской долинах приказал отступать, как только турки усилят давление. Начальник штаба армии Юденич, добровольно взявший на себя командование 2-м Туркестанским корпусом, даже не был проинформирован Мышляевским. Мало того, Мышляевский дал телеграмму командиру 1-го армейского Кавказского корпуса генералу Берхману, в которой говорилось, что теперь ему подчинены оба корпуса — его собственный и 2-й Туркестанский. Однако Юденич видел всю гибельность отданных Мышляевским приказаний. Отход зимой, по снегам, без дорог мог погубить еще вполне способную к сопротивлению армию. Он решил не выполнять приказ генерала Мышляевского, а стоять до конца, хотя в это время армейские интенданты уже начали уничтожать запасы, портить продукты, чтобы они не достались противнику.

Между тем Энвер-паша решил отложить атаки на Саракамыш с флангов и дождаться подхода несколько запоздавшего 10-го корпуса. Защитники же города получили небольшую передышку и продолжили укреплять оборону. 15-го декабря к ним подошли 3-й драгунский полк и пятибатальонная пластунская бригада генерала Пржевальского. В командование Саракамышским гарнизоном вступил генерал Пржевальский. Теперь у него в подчинении находилось 15 батальонов, 6 казачьих сотен, 2 ополченческие дружины и несколько случайных формирований, о которых уже говорилось ранее. У турков же был 51 пехотный батальон, не считая артиллерии.

3-я сотня, в которой служил Сорокин, в полной мере испытала на себе всю тяжесть этих боев. Она не принимала непосредственного участия в обороне Саракамыша, но, находясь на левом фланге группировки, спешащей на помощь защитникам города, и прежде всего 1-й пластунской бригады генерала Пржевальского, она в течение 3-х суток почти не выходила из боев, одновременно воюя с восставшими курдами и обеспечивая войска необходимыми сведениями о противнике. Сорокин в это время делал все возможное, чтобы не допустить обморожения казаков своей сотни. В других частях уже были случаи, когда нескольким пластунам пришлось ампутировать конечности прямо на перевязочном пункте. Когда приходилось заходить в курдское селение, то он первым делом искал у местных жителей гусей, их жир служил по сути дела единственным средством спасения от обморожений.

По понятным причинам Сорокин не оставил никаких воспоминаний о своей службе военфельдшером, о том, как обстояли дела с организацией медицинской помощи раненным и обмороженным солдатам и офицерам. Но есть замечательные воспоминания медицинской сестры Христины Дмитриевны Семиной. Она была женой врача саракамышского хирургического госпиталя коллежского асессора А. Семина. Оставив в г. Баку свой богато обставленный дом и прислугу, Семина приехала в Саракамыш и на добровольных началах стала работать сестрой милосердия. За рубежом в 1963 г. она опубликовала книгу своих воспоминаний, и, благодаря ей, сегодня мы имеем возможность представить себе весь ужас тех событий.

Вот как она описывет эвакуацию раненых с прифронтовой полосы, когда турки рвались к Саракамышу:

[…] «При вывозе медицинским конным транспортом мною раненых замерзало в санитарных поводках, многие обмораживали конечности. Те, кто был без сознания, не могли пошевелиться и, естественно, погибали чаще других. Каждого раненого укрывали тоненьким одеялом, но в 40 - градусный мороз оно не спасало, снимали попоны с лошадей, но они были такими же. В движении санитары все время обращались к врачам за помощью, говоря, что их раненые плачут, говорят, что замерзают. Здоровому человеку, не то, что раненому, потерявшему много крови, переносить такие холода, страшную тряску было не в моготу. Вывозили из Киприкея, Кара-Ургана. В каждом транспорте были кухни, путь занимал до 2-х и более суток. Гнать лошадей было нельзя, раненые начинали кричать от боли и плакать, а ехать медленно тоже нельзя, это была верная смерть от мороза. Место для остановок приходилось выбирать трудно, все продувалось ветром, редко когда попадались курдские сакли, тогда в них посреди помещения разводили костер и кое-как отогревались. Прибыв в госпиталь, иногда треть раненых сразу несли в сарай и складывали штабелем. Живыми они не доехали. Иногда мертвых было больше, чем живых. Такие обозы называли «обозами смерти