Мятеж - [105]
Фурманов.
На это послание дипломатичный Ташкент ответил коротко:
По поручению Реввоенсовета сообщаю, что замечание его о недопустимости назначать срок ответа не относилось лично к вам.
Секретарь Савин.
Этот ответ был получен на следующий день. Мы дружно посмеялись над ловкостью, с которой он был составлен.
Теперь о деле: дав телеграмму в Ташкент с просьбой торопиться с ответом, мы, разумеется, не могли сидеть сложа руки и пробавляться ожиданьем. Так, пожалуй, дождались бы чего-нибудь существенного.
Надо было что-то делать — но что же?
Идти в крепость и уговаривать ее? Пустое, не выйдет ничего, не станут слушать, только больше обозлятся.
И у нас блеснула верная мысль: известить вождей крепости, что немедленно надо в штадиве открыть срочное, важное, неотложное — какое хотите — заседанье для разрешения крупнейших вопросов: созвать и на нем точить балясы, сколько хватит сил. Да, иного выхода нет. Надо взять их «на пушку»; водить на этом заседанье несколько часов, задержать около себя, не отпускать до тех пор, пока не получим ташкентского ответа. Повестка дня нас ничуть не смущала. Мы уверены были заранее, что только затей разговор про власть, про особый отдел или трибунал, про оружие — они, как волки на падаль, кинутся на эту приманку, клещами не оторвешь. Пойдут ли только, вот сомненье?
Настрочили бумагу. Отослали в крепость. Часть представителей крепости была здесь же, в штадиве. И вместе с ними, не дожидаясь остальных, подошедших позже, мы открыли свое никчемное заседанье.
Набросали повестку дня — все те же самые вопросы про власть, про разверстку, трибунал и прочее, прочее.
Расселись чинно вокруг стола. Мне поручили председательствовать; секретарем сидел Мутаров.
Что мы теряем? Ровно ничего.
С руки на руку будем, как мячики, перекидывать разные соображенья, которые уже сотню раз повторяли раньше; поспорим и погорячимся, внесем кучу предложений, наплодим груду бумажных, пустяковых решений — не один черт? Разумеется, главное дело не в этих глупейших заседаньях и обещаньях, — наше дело было в ташкентских броневиках и в 4-м кавполку, которые шли на помощь. Но делать нечего — стали совещаться. Уж водили мы их водили, уж путали, путали. Час прошел, два прошло — из Ташкента ответа все нет. В крепость послали одного из присутствующих крепостных делегатов, чтобы известил о происходящем «секретном и важном» заседанье в штадиве, чтоб попросил не волноваться и ждать результатов.
Крепость ответила неожиданно и дружно:
— Коли так, подождем и до утра, некуда торопиться… свои просят, крепостные.
Мы заседали — целых четыре часа заседали! Не стоит вновь повторять страстные споры о трибунале, особотделе, расстрелах, «грабителях продагентах» и т. д., и т. д. Средь заседанья ворвалась в комнату хмельная ватага — впереди Караваев и Дублицкий. Караваев что-то кричит, будто командует торопливо, боится в чем-то опоздать… Но он на втором плане.
Все внимание на Дублицком.
— Все они… шифрованные… — кричит он с ребяческим вызывающим задором и размахивает в воздухе небольшою пачкою бумаг. — Все ваши шифровочки тут… — он причмокнул, хлопнул по пачке и посмотрел на нас торжествующим победным взглядом:
«Ага, дескать, попались, голубчики. Теперь вы все у меня в руках: хочу — помилую, хочу — прикончу!»
— Как шифровки, какие? — изумляемся мы.
— А такие — все они вот тут у меня, которые с пути взяты, которые здесь…
— Ну, о чем же?
— О чем? — гаркнул Караваев. — А мы затем и приехали… Потребовать от вас немедленного ответа, о чем они…
— Немедленно расшифровать! — выкрикнул и Дублицкий.
— А то поди клевета разная?
— У… у… тогда мы… — рявкнул в тон Караваев и неистово свистнул по голенищу сапога.
Наше дело — дрянь. Да и что же могло быть в шифрованных телеграммах наших Ташкенту? Одно:
«Давайте подмогу… Бандитов-мятежников надо прикончить… План наших действий следующий»… И т. д., и т. д.
Словом, раскрыть шифровки — это все равно, что подписать себе смертный приговор. Там обнаружатся все наши планы, все затеи, все тайные наши надежды. И там — ни одного «приятного» слова о мятежниках, а за «бандитов» нам, пожалуй, не поздоровится. Как выйти из положения?
Главное и первое, конечно, — глазом не моргнуть. И отдаленным намеком не дать понять, что ты опешил, растерялся, что тебя прижали к стене, что нечем тебе оправдаться, опровергнуть, доказать. Надо делать так, как бы ничего и не случилось особенного, как будто все их подозренья и предположенья — одна ошибка, чуточное заблужденье, которое мы им сейчас же, походя, легко раскроем и докажем.
Спокойствие — вот лозунг, который первым сверкнул в уме, под которым надо сражаться.
— Эге, да покажите-ка, — тянемся мы за пачкой бумаг к Дублицкому, так и есть: одни оперативные… одни оперативные…
— Нет, вы нам… вы нам, — задыхающимся голосом заявляет Дублицкий, шифр… и сейчас же все открыть… Где шифр?
— Да! Чтобы сейчас раскрыть! — бухнул Караваев. — А то мы в крепость… И оттуда потребуем как следует… Шутить не будем…
