Мясник - [8]

— А прэсса? — осведомляется зам с турецким акцентом.

— Почты еще не было.

Замгендир смотрит на меня снисходительно-насмешливо, с легким оттенком презрительной жалости. Его легко понять. Что он видит перед собой? Малохольную пресную забитую девчонку не старше двадцати, пепельные волосы стянуты на затылке в узел, одежда хорошая и дорогая, но сидит отвратительно. Девчонка работает отлично, но девчонка работает подолгу, и всегда готова остаться дополнительно, если попросят — значит, домой она не рвется, значит муж у нее придурок. Зам это видит и все это видят, и все так и относятся — насмешливо-снисходительно, снисходительно-равнодушно, равнодушно-сочувственно, сочувственно-отечески, отечески-доверительно. Именно то, что мне нужно. Но сегодня марксовская борода смотрит на меня в последний раз — это последний день моей работы здесь, и дальше «Сарган» уже поплывет без меня — до тех пор, пока наш заказчик не поймает его на купленную у нас наживку.

— Ага, так-так… — бормочет зам в пространство и скрывается в своем кабинете, предусмотрительно оставив дверь полуоткрытой, и я, копаясь в макетах и поглядывая на часы, рассеянно слушаю, как он шелестит бумагами, приглушенно что-то рассказывает самому себе об «идиотах, которые вечно не дают толком работать» и грохочет трубкой мертвого телефона. Я слушаю, слушаю и уже начинаю слегка нервничать, и когда кто-то легко трогает меня за плечо, то резко вздрагиваю, и мои пальцы, свободно лежащие поверх клавиш, вжимаются в клавиатуру, и по экрану монитора ползет удивленно-испуганное «должжжжжжжжжж».

— Ох, напугала, да? — спрашивает с легкой усмешкой одна из сотрудниц, стоящая рядом с моим столом. — Ну прости. Ты случайно не видела…

Но тут выходящая в коридор дверь открывается, впуская в наш сонный загон некое весьма привлекательное существо мужского пола, и сотрудница забывает обо мне, да и весь «Сарган», чей коллектив состоит преимущественно из женщин, встряхивает плавниками и настораживается. На голове и плечах вошедшего тает снег, глаза смотрят весело и внимательно, и он добродушно улыбается всем нам молодой беззаботной улыбкой и стряхивает с себя съеживающиеся снежные перья на недавно выскобленный уборщицей паркет.

— «Сарган», да, девчонки? Это у вас телефончики келдыкнулись? — спрашивает он, и «девчонки», большинству из которых уже давно и далеко за тридцать, кивают и хихикают, и кто-то уже начинает отпускать легкие шуточки, и молодой телефонист, стащив вязаную шапочку, тоже начинает болтать всякие глупости, тщательно и беззастенчиво оглядывая наиболее симпатичных. На меня он не смотрит, что, конечно же, не удивительно — какое дело такому симпатяге до маленькой очкастой замухрышки, зарывшейся в свои бумаги. И пока телефонист павлинит перед «девчонками», я вытягиваю из-под кучки бумаг на столе заранее спрятанный под нее носовой платочек. Внутри него — кусочек бритвы, и я осторожно выдвигаю его наружу, в который раз машинально удивляясь тому, до чего же гладко все складывается. Вот выскакивает позабытая марксовская борода и начинает одновременно гонять сотрудников и скандалить с телефонистом из-за задержки. Телефонист, не теряя веселого настроения и продолжая рассыпать вокруг двусмысленные взгляды и улыбочки, бодро огрызается:

— Да вы чо хотите?! С утра по городу вызовов море! Так и летят! Ну просто труба! А нас мало! Не могу ж я распятериться — хоть это и понравилось бы кому, а?! — он подмигивает сначала заму, потом художнице. Зам чуть ли не силком тащит его к себе в кабинет, но телефонист как-то не дается, крутится на месте, что-то доказывает, и пока все внимание оживившегося загона приковано к ним, я совершаю некие странные действия. Я осторожно разрезаю кончик одного из пальцев на левой руке и, следя, что-бы кровь не попала на стол, наклоняюсь к клавиатуре и тщательно, щедро вырисовываю от ноздрей до губы влажные красные полосы, потом обсасываю палец, пока кровь не перестает идти. Плачевный вид создан — теперь главное сделать подходящее выражение лица, а дальше за меня работать будут уже коллеги.

Зам и телефонист наконец то скрываются в кабинете, загон постепенно успокаивается. Испачканный в крови платок с бритвой уже давно во внутреннем кармане пиджака, и я безмятежно окликаю свою соседку — нет ли у нее аспирина, а то жутко разболелась голова. Соседка поворачивается, ее взгляд натыкается на мое окровавленное лицо, и она подпрыгивает, словно кто-то ущипнул ее сквозь сидение полукресла.

— Господи, Настька!!! У тебя опять кровь идет!

Я ахаю, прижимаю пальцы к носу, вижу кровь, снова ахаю и начинаю бестолково вертеться на стуле, судорожно искать платок, ронять бумаги, пытаться вскочить, путаться в собственных ногах и вообще вести себя по идиотски. Остальные принимаются суетиться вокруг, успокаивать меня, пытаться остановить кровь и давать советы — словом, создают необходимый бедлам. На шум из кабинета выскакивает окончательно рассвирепевший зам.

— Что опять?! — он видит меня, задумчиво тормозит, поворачивается и кричит в оставленный кабинет: — А вы работайте, работайте! И вы тоже! — прикрикивает он на сотрудников, и те разлетаются по своим местам, как послушные ветру опавшие листья. — Давайте-ка ее в туалет! Света, ну-ка! Что ж это такое опять, Настен?! Ну-ка, быстро! Встала-пошла! Какая белая… ты мне, смотри, тут в обморок не хлопнись!