Мясник - [52]

…несчастный художник, все скормивший своему искусству… и вернуть Славу уже было не в ее власти и чем больше она об этом думала, тем глубже зарывалась в подушку. Но лежать ей пришлось недолго. Входная дверь осталась незапертой, и вначале Сметанчик, увидев, что Слава сел в «шестерку» и уехал, а затем Нина Федоровна и Ольга Измайлова осторожно вошли в дом и, увидев Наташу в столь плачевном состоянии, кинулись ее утешать, и все Наташины требования оставить ее в покое не возымели действия. Ее подняли, заставили переодеться, причесали, накрасили, вывели из дома и усадили в одну из машин. А спустя час она сидела за столом уютнейшего ресторанчика, название которого, едва узнав, тут же забыла, в компании «жрецов», всячески пытавшихся ее развеселить.

— Наташик, ну что ты ничего не ешь?! Смотри, какие всякие вкусные штуки! — Сметанчик пододвинула Наташе тарелку с каким-то удивительным салатом, и Наташа рассеянно начала есть, не чувствуя вкуса того, что глотает. — Ладно тебе убиваться… он, конечно, симпатичный, но и других немало! Да за тобой любой побежит!

— Света, не болтай о том, чего ты не понимаешь! — резко сказала Наташа и протянула руку к бокалу, в который Илья Павлович только что услужливо подлил шампанского. Бокал был уже не первым, и боль постепенно отступала, сменяясь чем-то мутным, отупляющим и не вполне понятным. Действие алкоголя никогда не доставляло ей удовольствия — обычно Наташа пила вино только ради его вкуса, но сейчас ей хотелось напиться так, чтобы хотя бы пять минут ни о чем не помнить. Она понимала, что в этом нет ничего хорошего, но ей казалось, что хуже, чем сейчас, быть уже не может. Уже некуда. И равнодушно наблюдая, как посреди овального зала Григорий неумело кружит в танце свою жену, а двое приезжих мужчин, которые вошли в число ее «жрецов» совсем недавно, танцуют с подхваченными тут же, в ресторане, девушками, Наташа пила бокал за бокалом, иногда ловя на себе встревоженные взгляды Кости Лешко.

То, что Костя поехал с ними, очень удивило Наташу. В отличие от своей матери, каждый раз при встрече пытавшейся поцеловать Наташе руку, Костя никогда не выказывал ей такой бурной благодарности. Если она заходила в гости, он просто разговаривал с ней, как с обычным человеком, и иногда Наташе казалось, что эти простые, дружеские беседы и теплый взгляд гораздо правильнее того бурного излияния чувств и слов, которые обрушивали на нее остальные. И Костя, побывав на одной из Наташиных посиделок, никогда больше не появлялся у нее дома, несмотря на то, что Измайлов не раз вызывался его довезти. Когда же Нина Федоровна в его присутствии принималась порхать вокруг Наташи, на его лице появлялась тонкая горькая усмешка. Не один раз Наташа пыталась как-то запретить Нине Федоровне вести себя подобным образом хотя бы при сыне, но у нее ничего не получалось. Костя оценил ее попытки, как-то коротко сказав: «Оставь. Бесполезно». И то, что сейчас он сидел напротив нее в ресторане, в компании «жрецов», было не просто странно — настораживало. Не выдержав, Наташа встала и, слегка покачиваясь, обошла стол, не обращая внимания на остальных. Костя напряженно сидел в своем кресле и, когда Наташа подошла к нему, тотчас, словно ждал этого, крутанул колеса и выехал из-за стола, молча мотнув головой в сторону балкона.

— Вы куда? — крикнул Илья Павлович, остановив на полпути ко рту вилку с аппетитным куском мяса. — Секретничать?!

— Ага, типа того! — отозвался Костя, не повернув головы. Официантка открыла им балконную дверь, предупредив, что на улице отнюдь не жарко, и удалилась, унеся на своих длинных ногах заинтересованный взгляд Лешко. Потом он тряхнул головой, что-то пробормотал и выехал на балкон, Наташа вышла следом. Кресло остановилось возле двери, Наташа подошла к широкой балюстраде и, повернувшись, облокотилась на нее, глядя на Костю.

— Ты хочешь со мной поговорить?

— Да, — Костя достал сигарету, закурил, потом, хмыкнув, поднес огонек Наташе. — Уезжай отсюда.

Ее лицо дернулось, и сердце в груди тяжело и больно стукнуло, потом Наташа криво улыбнулась.

— Уж не столковался ли ты с моим приятелем?

— Слава уехал, да? — спросил Костя. Не отвечая, Наташа отвернулась, хмуро глядя на пустынный берег, темную полоску выброшенных волнами водорослей, сидящего внизу, в скальной нише угрюмого, промокшего баклана. — Уезжай и ты. Пропадешь. Это все, — он махнул рукой назад, где за стеклом был зал и веселые, оживленно переговаривающиеся люди, — не для тебя. Они пытаются оправить тебя в золото, а уже на золото будут молиться. Они ничего не понимают. И мать моя ничего не понимает. Знаешь, — он затянулся сигаретой так сильно, что она затрещала, — мне никогда не нравились украшения из драгоценных камней. Камень — он должен быть сам по себе, а золото — само по себе. Золото — глупейший металл, и камню он не нужен — камень хорош сам по себе. Только тогда им можно любоваться, а как спрячут его в золото, так первым делом думаешь, сколько все это стоит.

— Да ты философ, Костя, — сказала Наташа, ежась от холода, и Лешко ухмыльнулся.

— Просто любитель камней, — он снова обернулся к окну и поманил Наташу рукой. — Подойдика. Что ты видишь?