Мясник - [38]

Я порекомендую вас всем…

А что же ответила ей Наташа? Растерянно промямлила «спасибо!» И все? Нет, слава богу хватило потом ума попросить не рекламировать ее очень уж широко… и помочь она может не каждому… да и не в деньгах тут дело.

Я хочу сама выбирать. Сама решать, кому помочь. И посмотреть, кто и как будет благодарить. Не то, чтобы мне нужна эта благодарность… но это, конечно же, приятно. Крайне приятно будет… может быть. А владеть таким даром и ничего не делать — разве это само по себе не преступление? Не порок?

Закрыв воду и вытерев руки, Наташа подняла глаза к зеркалу и оттуда на нее глянуло распухшее от слез, несчастное лицо потерянного человека… но взгляд был жестким… он хотел бы проникнуть поглубже, внутрь самого себя. На секунду ей снова показалось, что она видит знакомые хищные черты давно умершего художника, принесшего все в жертву своему искусству.

Нет, если жить, то и работать. Нельзя по другому. Никак.

Наташа, осторожно ступая, вернулась в комнату. Слава успел задремать на ее постели, свесив ноги и откинув голову на согнутую руку. Наташа тихо опустилась рядом и несколько минут смотрела на него, а потом, вдруг поддавшись внезапному порыву, наклонилась и коснулась губами его щеки. Но тут же отпрянула, словно твердая, слегка колючая щека обожгла ей губы. Слава был не ее, он принадлежал Наде, пусть Нади уже и нет в живых. Да и тем более Слава, сам-то Слава… он ведь никогда…

А я — чудовище, и аленького цветка на мою душу не предназначено.

Слава слегка дернул рукой и открыл глаза, недоуменно моргая, но Наташа уже стояла рядом с кроватью и лицо ее было спокойно.

— Что такое? — сонно спросил он. — Это ты? Который час?

— Слушай, Слава, ты — человек деловой? — Наташа села на стул, закинув ногу на ногу. Слава приподнялся и исконно русским жестом почесал затылок.

— Ну, присутствует. Это ты к чему?

Она рассказала ему о словах Людмилы Тимофеевны, а потом взглянула на него умоляюще.

— Несколько людей, Слава. Всего несколько. И все, я обещаю. Только несколько. Съездишь в Красноярск еще пару раз, мы наберем денег, я устрою нормально маму с тетей Линой, ты разберешься со своими делами… и потом все это закончится. Будем жить обычной человеческой жизнью — я обещаю. Просто дай мне возможность еще что-то сделать. Помоги мне, ну, пожалуйста.

— Это очень опасно, — хмуро ответил Слава, не глядя ей в глаза.

— Ну, Славик, я тебя прошу. Пожалуйста. Ведь без тебя я не справлюсь, без тебя может что-то пойти не так. Ну согласись. Ты только подумай — какая это возможность. Мы просто будем очень осторожны. Никто не узнает.

Слава поднял глаза, и Наташа увидела в них затравленное выражение. Он пожал плечами, потом глубоко вздохнул, словно человек, собирающийся прыгнуть с большой высоты.

— Хорошо. Но только несколько картин. Не дай бог, ты не сможешь вовремя остановиться.

— Я смогу. Я обещаю!

— И все равно мне будет жутко сознавать, что где-то рядом со мной ходит кто-то с ампутированной тобою душой. Это… это неправильно.

— Спасибо, Слава! — воскликнула Наташа с таким счастьем, что лицо Славы невольно просветлело и он слегка улыбнулся. — Но теперь нам надо подумать, как мы все это поставим.

— А чего тут думать? — Слава тряхнул головой. Теперь его тон был спокойным и деловым. — Сделаем мы с тобой вот что…

* * *

Наташе никогда еще не доводилось покидать свой город. В нем она родилась, в нем и прожила свои четверть века. До поры до времени ее мир ограничивался «сталинками», «хрущевками», «брежневками», рынками и вечно суетящимися людьми. Конечно, в городе было немало красивых мест, но представления о них были детскими, смутными, и даже проходя мимо них, Наташа уже давно их не замечала, как не замечает шума поездов человек, живущий рядом с железной дорогой. Еще было море и о море Наташа помнила две вещи — зимой оно холодное, штормовое и неприветливое, даже страшноватое, летом оно заполнено поджаренными беспощадным крымским солнцем, крикливыми, словно стая чаек, купальщиками, а на берегу негде шага ступить. Когда же где-то у пляжа в очередной раз прорывало ветхие канализационные трубы или вблизи начинали курсировать военные корабли, море и вовсе теряло свою привлекательность и напоминало маслянистый тухловатый суп. Последний раз Наташа была возле моря в июле, когда новый знакомец Игорь Лактионов возил ее и Надю в один из приморских ресторанчиков, но от той поездки в памяти сохранились только разговоры и еда. Иногда, когда при ней кто-то называл город красивым, этакой запылившейся приморской жемчужиной, она невольно удивлялась. Может, раньше он и был красивым, но сейчас город, да и весь Крым казался ей похожим на разваливающуюся дачку плохого хозяина. Город старел на глазах, и вся молодежь при первой же возможности сбегала на заработки куда-нибудь в Россию. Большинство считало, что здесь можно только отдыхать, но жить здесь невозможно. Наташа уехать из города не могла и взирала на него смиренно и равнодушно, и иногда ей казалось, что остального мира вовсе и не существует — есть только город и море, а все остальное — миф.

Теперь же новизна и красота обрушились на нее так неожиданно и в таком количестве, что первое время Наташа не могла отдышаться, чувствуя себя пришельцем из другого мира, хотя она и Слава всего лишь покинули город, они даже не покинули Крым, уехав не так уж далеко от дома. Многочисленные Славины знакомства, его умение уговаривать, а также определенное количество денег перенесли их в одну из красивейших курортных местностей на Южном берегу Крыма. Когда-то, до революции, это был тихий уголок с несколькими княжескими имениями и помещичьими дачами, позже он превратился в крупный курорт с множеством санаториев и домов отдыха, который после 1990 года начал резко приходить в упадок. Часть заведений попросту закрыли на неопределенный срок, некоторые умело перешли в частные руки и превратились в чьи-то красивые дачи, и теперь на них отдыхали исключительно пронырливые и хваткие чиновники и предприниматели. Но часть все же осталась открытой для общественного посещения, хотя тоже уже в большинстве своем была отнюдь не государственной собственностью.