Мясник - [25]

Отыскав с большим, между прочим, трудом белую гвоздичку и купив себе шоколадку с орехами, я не спеша иду через Привокзальную площадь, глазея по сторонам. Времени у меня уйма — ведь Наташа считает, что я приеду на питерском поезде.

К площади Павших Борцов примыкает не одна улица, а несколько, и с сомнением осмотрев ряды больших, массивных, суровых сталинских домов, этаких каменных Брунгильд от архитектуры, я прибегаю к помощи прохожих. После третьей попытки мне указывают нужное направление, следуя в котором я обнаруживаю черную вывеску, на которой затейливыми белыми буквами написано «Пеликан».

«Пеликан» оказывается обычной стандартной забегаловкой — этакая помесь бара со столовой с легкими претензиями на роскошь, часть которой заключается в круглых синих бархатных скатертях и синих же бархатных занавесях, развешанных по залу кстати и некстати. Большинство столиков занято, и взглянув на посетителей, усердно двигающих челюстями, совмещая разговор и еду, я понимаю, что не мешало бы перекусить, и выбираю столик подальше от динамиков, в которых бессмысленно и пронзительно скрипят «Отпетые мошенники». Задумчивая официантка приносит мне меню, и пока я переворачиваю страницы, стоит рядом, с серьезным видом рассматривая свои сверкающие ногти. Я заказываю кофе, капустный салат, омлет с брынзой и пару эклеров, кладу на скатерть слегка поникшую печальную гвоздику и смотрю на нее с усмешкой. Ну-с, господа шпионы.

У вас продается славянский шкаф?

Шкаф продан, осталась никелированная кровать с тумбочкой.

Ждать приходится долго. Обед давно съеден, я выпиваю еще две чашки кофе, бросаю на стол смятую пачку из-под сигарет, ищу глазами кого-нибудь из официанток и, не находя, встаю и иду к стойке за сигаретами. А когда возвращаюсь, то вижу, что возле моего столика стоит девушка и внимательно смотрит на белое гвоздичное пятно на бархатной синеве.

— Нравится? — спрашиваю. — Пять долларов.

Девушка резко оборачивается и смотрит на меня удивленно и слегка негодующе, будто я нахально предъявила права на чужое имущество. Если она и есть Наташа, то очень сомнительно, что она будет в состоянии предоставить мне «хорошую оплату», судя по потертой коричневой кожаной куртке, давно вышедшей из моды, сбитым сапогам и общему виду человека, редко видевшего больше пятидесяти долларов сразу, хотя… кто их знает, подпольных советских миллионеров. Девушка намного выше меня, хотя ее обувь и без каблуков, старше лет на пять и кажется очень худой.

— Простите, ВЫ сидите за этим столиком? — спрашивает она и растерянно оглядывается, явно ища кого-то повнушительнее меня.

— Пока что я стою, но если ты отойдешь чуть в сторонку, то я снова с удовольствием сяду на свое место, — говорю я добродушно, сдирая с пачки целлофан. Девушка машинально отступает, я прохожу мимо и сажусь. Она остается стоять, все глубже погружаясь в удивление.

— А где… а вы тут с… вы одна здесь?

— Вообще неприлично задавать такие вопросы, — отвечаю я, вытаскивая сигарету. — А ты присаживайся. Как погодка в Крыму? А в Киеве?

Девушка пятится, бормоча, что она, наверное, ошиблась, и тогда я интересуюсь, какого черта в таком случае нужно было вытаскивать меня из Питера. Она осторожно опускается на стул и смотрит на меня во все глаза.

— А я думала… мне казалось, что вы — мужчина. По письмам-то не понять. Извините ради бога, дурацкая ситуация.

Наташа устраивается на стуле поудобней, пытаясь положить ногу на ногу, но конструкция стола этого не позволяет, и тогда она поворачивается чуть боком ко мне. Судя по всему, она чувствует себя здесь совершенно не в своей тарелке и из-за этого еще больше нервничает. Сейчас, когда наши лица примерно на одном уровне, я могу рассмотреть ее более тщательно и понять две вещи: во-первых, Наташа одного со мной возраста, а не старше, как показалось вначале, просто она на редкость устала и измотана, хотя под этой усталостью угадывается своеобразная, слегка мрачноватая привлекательность; во-вторых, с этой Наташей что-то не так. Не просто испуганный человек, нервный человек, загнанный человек — это было что-то другое. Может, дело было в ее глазах. У Наташи глаза потерявшегося ребенка, но в них есть и некий отблеск старости и какая-то особая мудрая обреченность, и заглянув в них, я почему-то представляю себе старый полуразрушенный замок, стоящий на выжженной земле, и в его развороченные окна свободно влетает и вылетает ветер — забытый страшный замок, наполненный привидениями. Если в душе каждого человека есть темные пропасти, куда не проникает солнечный свет, то где-то за этими глазами притаилась бездна. Мне случалось видеть такие глаза у наркоманов, но Наташа не наркоманка, она — что-то другое, от чего мне не по себе. Но я приветливо улыбаюсь и подталкиваю к ней гвоздику, и она тоже улыбается, отчего тут же превращается в самую обычную, но, несмотря на улыбку, очень печальную девушку.

— Спасибо, что вы приехали, спасибо вам огромное! А я думала, что вы не согласитесь. Я…

— Для начала перестань выкать, — перебиваю я ее, — а то я и разговаривать с тобой не стану! Девушка, принесите еще два кофе. Ну, что, для начала познакомимся? Честь имею рекомендовать себя, Вита. А ты, значит, Наташа… э-э, если ты именно та Наташа, то фамилия твоя… Чистова, верно? Бывший художник? Да, Надя упоминала о тебе несколько раз.