Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - [18]

Ведь большевики, которым он горячо сочувствовал и симпатизировал, тоже с этого начинали, тоже объявили свои, новые правила, отменив перед этим всякую власть, всякие правила, всякие ограничения и всякое насилие.

«Народные республики», пышным цветом начавшие бродить в кислой среде, лишь повторяли в микроскопическом и оттого еще более выпуклом виде этот грандиозный опыт.

Так вот, с огромным интересом открыл для себя Даня, что самым экзотическим и самым невиданным (из вообще виденных им) растений была, пожалуй, эта республика, именно этот политический строй, эта политическая система, установившаяся тут, в селе Светлое. Автором и демиургом этой системы был, безусловно, народный есаул Почечкин (ударение на первом слоге), мифический персонаж, которого Даня еще ни разу не видел, но о котором многое слышал.

Смысл этой системы, если коротко, заключался в том, чтобы ничего не трогать, а только сверху, как соль присыпает свежее сало от только что заколотой свиньи, как утиный жир заливает гусиное мясо в глиняных горшочках, как нафталин лежит в шкафах на отрезах ткани или на шубах и зипунах; так вот, чтобы сверху прикрыть все это старое, залить все, что было раньше, тонким слоем насилия и приказа, насилия и идеологии, насилия и казенного благоговения перед новыми институтами власти.

В Светлом работала даже старая женская гимназия, переименованная в «народную школу», и девочки из хороших семей, испуганно переходя через главную площадь, увешанную черно-сине-зелеными флагами, каждое утро отправлялись на занятия, чтобы учить латынь, древнегреческий и математику, других учителей не осталось, но и этих троих хватало, чтобы худо-бедно осуществлять педагогический процесс, все другие уехали. А дело все было в том, что среди учителей оказалось много людей, которые жаждали перемен, хотели их, готовы были выходить на митинги, принимать резолюции, организовывать отряды самообороны, но таким людям нечего было делать в Светлом, и они скоро схлынули, бежали, поскольку всех граждански ответственных, горячих, страстных граждан народный есаул Почечкин (ударение) выживал из уездов, из одного и другого, и из трех волостей тоже, он выжил их и из этого большого села, и их не стало, поэтому все воззвания, грозные приказы, резолюции и заявления писались только в одном месте, их печатала одна маленькая типография, принимая из штаба есаула густо исписанные листы, и все это, казалось бы, было отвратительно, но глядя на этих испуганных девочек, господи, да сколько их было, сколько осталось, ну пятнадцать, двадцать, Даня не мог не восхититься, налюбоваться, наглядеться на этот расцветающий красотой и свежестью выводок птиц или бабочек: их давно уже должно было сдуть ветром, смять погромом, раскалить пожаром, но они еще были, они еще прижимали к груди свои книжки, они еще выходили учиться в отглаженных фартуках и платьицах.

То же самое было и со всем остальным. Есаул заставил население сделать запасы, реквизировав все долгоиграющие продукты – солонину, консервы, муку, масло, и население благополучно пережило дикую зиму 1918 года. Продовольственные армии Советов каким-то непонятным образом обошли стороной эти места, а небольшие продотряды по наущению есаула и с его помощью были разбиты и расстреляны местными крестьянами еще на подступах к центру республики. Работала типография, печатавшая газету и воззвания. Библиотека выдавала книги. Священник венчал молодоженов и крестил младенцев. При бывшей женской гимназии открылась народная школа для неграмотных (во второй половине там преподавали сами гимназистки и учителя). Случаи воровства, грубого поведения, рукоприкладства и, не дай бог, сексуального насилия разбирал лично Почечкин, наказывая плетьми. Работала железнодорожная станция. Никто не понимал, каких взглядов придерживается Почечкин, поэтому проходившие иногда через Светлое эшелоны с войсками или даже целые бронепоезда коротко принимали от него доклады, держа за своего.

Однажды Даня попросил конвойного принести ему карту местности, это заняло целые сутки, с его стороны это была какая-то явная наглость, но все тем не менее было послушно исполнено, и изучив ее, эту карту, Даня окончательно успокоился, поняв главную причину здешнего странного миропорядка – ни бронепоездам, ни эшелонам, ни конным армиям, ни летучим отрядам было ни к чему останавливаться в Светлом, республика располагалась на отшибе, чтобы зайти в нее надолго и расположиться, следовало сделать немалый крюк, больше того, она располагалась как бы в невидимой «слепой» зоне, в промежности, в закутке, и быть ничьей ей было поэтому легко. Все считали это место уже своим: махновцы, петлюровцы, григорьевцы, деникинцы, красные, достать Светлое было легко, близко, но только лень, народный есаул Почечкин и так был весь на виду, целыми днями он висел на телеграфе, рассылая воззвания, достать до Светлого просто не доходили руки, и жаль было тратить на это драгоценные ресурсы, Почечкин и так был свой, верней, никакой, ничейный, и этого было достаточно…

Огромная, даже необъятная жирная степь, окружавшая эти крошечные хутора вокруг большого села, была, конечно, чудесным спасением для этого карликового режима, который никому не хотел принадлежать, никому не кланялся, но и сам никакой инициативы не проявлял.