Мягкая посадка - [45]

Ждите меня. Потому что я иду, как это ни глупо. Потому что индивидуальная трагедия бывает страшнее всеобщей, что бы там ни говорил Бойль. Потому что сейчас я не стану разбираться, люди вы или не люди.

Потому что не только адаптанты умеют убивать.

Визг шин сменился нестерпимым свистом. На вираже три правых колеса повисли в воздухе.

…Мозг отключается постепенно, не сразу. Так говорит медицина, а ей надо верить. Петля сокрушает гортань, перехватывает сонную артерию. Сердце работает как бешеное: мозг может погибнуть! Мозгу нужна кровь! Легкие сотрясаются спазмами: воздуха! Дайте воздуха! Хоть немного…

Воздуха!

Сознание уходит быстро, раньше, чем прекращаются конвульсии тела, но мозг начнет умирать только спустя пять-шесть минут… Я заставил себя сбросить газ, входя в поворот, и снова вдавил акселератор до отказа. Если Дарью только изнасиловали и повесили… Если ее повесили мучительно и неграмотно — не повредив позвонков… Допустим, ее не изрезали ножами… Не растерзали голыми руками, как адаптанты умеют и любят делать… Не вырвали для забавы глаза и внутренности… Будем считать, шесть минут у меня еще есть. Нет, уже пять. Уже только пять…

Скорость перевалила за двести.

Если они ее только повесили, я еще могу успеть. Должен успеть! Обязан.

Две минуты.

Отказывают двигательные центры. Тело замирает и вытягивается. Лицо повешенного стремительно синеет. Искусанный язык вываливается из раскрытого рта.

Зачем, зачем я столько времени крутил по городу! Для какой надобности? Почему меня не было с Дарьей, когда ворвалась стая? Мы бы отбились…

Я глубоко вдохнул и попытался расслабиться, насколько это было возможно на бешеной скорости. Спокойнее! Если ты хочешь что-то сделать, тебе предстоит действовать с хладнокровием автомата, как тебя учил дядя Коля. Предстоит быть расчетливым и абсолютно вне эмоций, только так. В бою это очень полезно — вне эмоций…

А сам бы ты смог без эмоций, дядя Коля?

Три минуты. Останавливается сердце. Кровяные шарики замирают в бесчисленных капиллярах. Кровь темнеет и загустевает, как клей. Мозг еще жив, он продержится какое-то время. Очень небольшое время.

На последнем вираже машина пошла юзом, едва не врезавшись в ограждение. Улица — вот она! Два шага до дома.

Никто не двинулся с места и тени перестали быть тенями, когда я ослепил их противотуманными фарами. Стайка. Малая часть стаи — кордон прикрытия. Мотоциклов нет. Дались мне эти мотоциклы — как будто адаптанты не могут передвигаться пешим ходом! Тем лучше, холодно подумал я, направляя «марлин» на ближайшую ослепленную фигуру. Давить буду.

Все произошло очень быстро. Фигура метнулась в сторону — и тотчас раздался такой звук, будто разом откупорили несколько бутылок с шипучкой. Адаптанты оказались предусмотрительнее, чем я ожидал. Что может быть проще колючек? Только мозги идиота, который о них забыл. Я бешено выматерился. «Марлин», хлюпая жеваной резиной, вильнул вбок и пошел в отчаянном визге тормозов кидаться от бордюра к бордюру. Мне удалось вывалиться из машины прежде, чем она с треском и скрежетом обняла бампером фонарный столб, а когда, прокатившись кубарем метров семь, я вскочил на ноги, было уже поздно. В пяти шагах от меня, картинно расставив разновеликие ноги, стоял щуплый выродок. Короткий толстый ствол, черный и блестящий в фонарном свете, был направлен точно мне в живот. Расстояние для прыжка было великовато.

— Влип! — констатирующим тоном сказал выродок и по-идиотски хихикнул.

Четыре минуты… В окне шестого этажа, единственном освещенном окне в доме — нашем с Дарьей окне! — был ясно виден женский силуэт, не касающийся ступнями подоконника. Я очень хорошо знал, чей это силуэт.

— Ути, мой маленький, — сипловато пропел выродок. Он наслаждался. — Ути, хороший…

Тот самый… Или не тот? Дубоцефал-мальчишка. Адаптанту вовек не связать трех слов. На стреме у работающей стаи всегда стоят дубоцефалы, за это стая их терпит. Я нервно оглянулся. Остальные тени были где-то рядом, но пока прятались в темноте. Не спешили. Кто-то, ответственный за мою судьбу, давал мне время.

Мне одному. Не Дарье.

Я сделал маленький шажок вперед.

— Эй! Ты меня узнаешь?

Дубоцефал шевельнул наставленным стволом — теперь я разглядел, что в руках у него обрез, а не автомат. Почему-то это меня обрадовало. Будто не все равно.

— Мы знакомы, — терпеливо сказал я. — Мы встречались раньше. Помнишь?

— Как? — бессмысленно спросил дубоцефал.

Я показал ему пустые ладони.

— Меня нечего бояться. Я друг, понимаешь? Я с тобой знаком. Я — с тобой. Знаком. Понимаешь? И ты со мной. Тоже! Знаком! Понимаешь?

— Знаком, — механически повторил дубоцефал. — Сачком. Пахом. — Он задумался, чмокая губами. — Пешком. По роже мешком… Кирпич в мешке. Два.

— Я тебя как-то раз отпустил, — настаивал я. — Теперь вспоминаешь? Это было летом. Вспомни. Ты тогда оторвался от стаи. Ты был один. А я тебя отпустил. Отпустил, ты понимаешь?

Все мое бешенство куда-то исчезло. Ушло, просочилось, рассыпалось, истерлось в пыль, оставив взамен сосредоточенную холодную злобу. Ледяную. Я убеждал. Я сделался очень красноречив. Я уговаривал. Уговаривая, я попытался отшагнуть в сторону — ствол обреза двинулся за мной как привязанный.