Мягкая посадка - [20]

Прения в Думе, против ожидания, окончились столь быстро, что я так и не успел в деталях понять, кто там на сей раз был возмутителем спокойствия и зачем он его возмутил. Кажется, в очередной раз было торжественно подтверждено, что «так называемые адаптанты» являются в первую очередь людьми, равноправными гражданами, и как таковые не могут быть привлечены к какой-либо превентивной ответственности на основании одних лишь результатов генотестирования… какую бы скорбь мы ни испытывали от утраты наших товарищей… которые могли бы сейчас быть с нами… прошу почтить память вставанием… вся и всякая правовая самодеятельность на местах должна быть строго пресечена, меры к чему принимаются… Короче говоря, я и морщился, и ругался, и даже, кажется, шипел сквозь зубы что-то вроде: «Люди? Люди они вам?! Дождетесь! Ну, дождетесь! Вас там, я вижу, еще жареный страус куда надо не клюнул как следует, так он клюнет, будьте уверены. Еще как клюнет!..» И еще я почему-то ждал, что покажут море, но его так и не показали. То самое море, что ворочало некогда гальку у берегов Дагомыса, а теперь — замерзшее. Замершее. Тихое. Прошлой осенью мы с Дарьей видели на экране потрясающие кадры спасательной операции: ледяные поля ломали ледоколом, люди, заметаемые пургой, работали как звери, пытаясь вывести к Босфору последних, самых последних дельфинов-афалин… Не знаю уж, что особенно потрясающего было в тех кадрах, только меня они потрясли, а их показывали не один раз, и каждый раз они меня потрясали. Должно быть, тогда я и начал понимать, что все наши метания, толковые и не очень, все наши отчаянные потуги как-то выправить положение есть не что иное, как тщета и самообман, совершенно необходимый обыкновенный самообман для того, чтобы не опустить руки, чтобы неизбежное — оно, конечно, случится — случилось хоть немного, хоть чуть-чуть, в меру наших сил, позже…

Должно быть, тогда не только я начал это понимать.

Доберман Зулус продолжал тихонько и надоедливо скулить из своего заточения, а из ванной по-прежнему слышался плеск. Я встал, подкрался на цыпочках к двери в ванную и сунул нос. Дарья стояла под душем, запрокинув голову и медленно поворачиваясь, а тугие горячие струи восхитительно-упруго били в тугое шелковистое тело, а еще крутился вокруг этого тела влажный весомый пар, обтекал его и пропадал где-то под потолком, и, черт возьми, я подумал о том, что никогда еще у меня не было такой женщины, как она, и я ее, наверно, совсем не заслуживаю: и не дура ведь, и терпение у нее есть, и темперамент на уровне, и фигура просто потрясающая, слов нет, хотя Гарька, к примеру, сказал бы, что грудь полновата, но Гарька эстет оскаруайльдовский, что он понимает… и даже вот эта белая полоска на животе, оставшаяся от отверстия, через которое люди в белом извлекли аппендикс, ее не портит, а, пожалуй, совсем наоборот… Но тут я был обнаружен, послан к черту и, прервав свои мысли, вернулся в комнату, тем более что на экране началось нечто неординарное. Начало я, как назло, упустил, но уловил главное: судя по словам диктора, правительство сегодня наконец приняло давно ожидавшееся решение о строительстве второго европейского пояса защитных энергостанций по линии Выборг-Вологда-Пермь, причем плотность энергостанций во втором поясе решено увеличить по сравнению с первым в полтора-два раза, иными словами, расстояние между термоядерными станциями будет составлять триста километров, между обычными АЭС — сто пятнадцать километров и между тепловыми энергостанциями — не более двадцати километров. Едва я успел переварить это сообщение, как зажужжал вызов. Я тихонько чертыхнулся, но клавишу «здесь» все-таки нажал, и на экране в специальном окошке справа внизу возник Гарька Айвакян. Черт. Так я и знал.

— Смотрел? — тут же спросил он.

— Ну, смотрел.

— И как тебе это? — возбужденно напирал он. — Ты ведь, кажется, это считал?

— Считал, — сказал я. — Грубая прикидка, конечно. Получается, что для того, чтобы остановить ледник, нужно строить десятигигаваттные энергостанции не более чем в восьмистах метрах друг от друга, так что сам понимаешь… Правда, я считал для северного пояса, там все же холоднее…

— Ясно, — сказал Гарька. — Слушай, ты бы хоть изображение включил, неудобно так, понимаешь, разговаривать…

— Обойдешься, — отрезал я, слыша, как Дарья кричит из-за двери: «Эй, Самойло, с кем ты там?..» Не хватало мне еще, чтобы Гарька увидел ее, когда она выходит из ванной, вся в томлении и неге. Я его знаю.

— Нехорошо, — с грустью констатировал Гарька. — Познакомил бы… Слушай, а зачем их тогда строят, а? Ничего не понятно. Ты хоть понимаешь, чем все это кончится?

— Еще как, — злобно сказал я. — Соберут под гребенку всех дубоцефалов, добавят адаптантов, какие посмирней, и пришлют к нам учиться. А ты как думал? И ты будешь их учить, никуда не денешься, да и я никуда не денусь. И с нас за их знания еще спросят. Понятно?

— Это понятно, — сказал Гарька, — я не о том. Я о том, что вообще…

— Э, нет, — прервал я его. — Извини, сейчас не могу. Насчет «вообще» — это мы потом, ладно? Завтра.

— Ты погоди, я не то хотел сказать…