Мы жили тогда на планете другой… - [25]

Заколотых мне жертв впиваю аромат…

Мокошь

[14]

Я — Мокошь, Палия, Паликопа, Моланья.

Мне служат в Пятницу. Перунова жена,

Я Матерью громов и молний названа.

Мои увенчаны короной изваянья,

Дубовою листвой расшиты одеянья,

И с мужем трон делю на небе я одна.

К своим соперницам презрения полна,

Гляжу я на Зарю и Лето без вниманья.

Смущается Земля от блеска глаз моих,

И звезды прячутся в небесные чертоги.

С почтеньем предо мной склоняются все боги.

Сам грозный мой супруг всегда со мною тих.

А люди молят нив не трогать спелых их,

С тревогой тайною на лик мой глядя строгий.

Пробуждение Ярила

[15]

Стрибожьи вороны из-зá моря несут

С живой и мертвою водою два кувшина[16].

На потемневший труп Земли скорбящей сына

Посланцы вылили тот и другой сосуд.

Под влагою небес все раны зарастут.

Сон смертный отлетел от тела исполина.

Растаяли снега, и сочная ярина

Из вспаханной земли поднялась там и тут.

Ярило ожил вдруг. Его дыханья пар

В весеннем воздухе колеблется нагретом…

Очнулся юный бог. Мечтает он, как летом

Дыханьем этим он зажжет страстей пожар.

Заслышал пение… — И парнем разодетым

Вмешался в хоровод людских счастливых пар.

Светлый витязь

[17]

Белый конь по снеговым полянам

Где ни ступит, там земля видна.

Пробудить природу ото сна

Едет витязь под плащом багряным.

Всюду чтится по славянским странам

Светлый бог. Рука его сильна,

И Марену[18] копием она

Поразит, одетую туманом…

Золота червонного перчатки

Крепко держат конскую узду.

Под венцом трясутся на ходу

Жемчуга подвесок в беспорядке.

Кто ты, бог, стремящийся для схватки

По снегам и тающему льду?

Похищение весны

[19]

Кто только не желал назвать меня своей,

Кто не ловил меня, любовь мне предлагая!

Ах, не ко всем богам равно была строга я!..

Ярило и Дажбог… Не помню, кто милей.

Но счастья моего немного было дней.

Однажды с девами земными, вся нагая,

На берегу реки резвилась я. Пылая,

Большой костер горел из хвороста и пней…

В честь Солнца и Воды был праздник. Друг за другом

Скакали девушки через огонь. Подругам

Я крикнула: «Бегу! Глядите на меня!»

И прыгнула. Но тут внезапно бог огня,

Меня схватив, унес. Очнулась я с испугом

Царицей недр земных, где глаз не знает дня.

Плач Лады

[20]

Над погибшим божичем Ярилой

Плакала тоскующая Лада:

«Ты куда ушел, моя услада?!

Оживи, вернись, мой божич милый!

Не хочу, чтоб взят ты был могилой,

Чтоб тебе была Марена рада.

Ах, очнись! Сказать мне что-то надо…

Пробудись! Услышь мой стон унылый!..

Пусть любила не одна тебя я,

Пусть тобой любимо было много,

— Все мы стонем, все у Чернобога

Просим, слезы на песок роняя,

Чтоб тебя от смертного порога

Нам вернула Мать Земля Сырая…»

Чаша Чернобога

[21]

Как туча черная, мой темен грозный лик,

Глядящий на тебя со дна священной чаши.

Ты счастлив, что теперь не могут лица наши

Иначе встретиться — под грозный бранный клик,

В кипящей кровию живых и мертвых каше.

Узнал бы ты тогда, как Чернобог велик,

Какой бы ни был твой народ или язык,

Как ни были б крепки бойцы и копья ваши!

Теперь я только тень былых победных дней,

Лишь слабые черты воинственного бога

На тусклом серебре. Вина на них возлей

До вытертых краев. Зови меня и пей

Из кубка моего. И ночью у порога

Сереброусого ты узришь Чернобога.

Ретрский Радегаст

[22]

На ложе пурпурном, в доспехах золотых

И шлеме блещущем с простершей крылья птицей,

Сижу задумчиво с секирою в деснице.

Сень пестрая знамен и вражьих и своих

Колеблется вверху. Везут отвсюду их,

Чтоб поместить в моей таинственной божнице,

На славный ретрский холм у редарей в столице[23]…

Отсюда властвую, то яростен, то тих…

Щит с бычьей мордою и черной и рогатой

Мне украшает грудь — победы давней знак.

Из четырех голов лишь три унес мой враг…

С тех пор к моим ногам, в мой храм девятивратный[24],

Влекутся пленные, мне в жертву, супостаты,

И обезглавленным объемлет очи мрак.

Ругевит

[25]

От любопытных глаз в святилище укрыт

Багряно-алою завесой, семиликий,

Испачкан птицами, но грозный и великий,

С мечом, подъятым ввысь, застыл я, Ругевит.

Семь запасных мечей на поясе висит

Вокруг дубовых чресл руянского владыки.

Но мне уже давно не слышны браней клики.

Страна вкушает мир, и бог войны забыт…

Забыт, но все же бог! И, вещей думы полный,

Как будто слышу там, где в берег плещут волны,

Размерный весел шум… Я знаю: час пробьет,

И, полный викингов, пристанет датский флот…

Короткий, жаркий бой… И улыбнусь безмолвно

Секире вражеской, что у колен блеснет…

Полевые боги

Нас много есть в полях. Мы сторожим межи,

В канавах прячемся, оберегаем нивы…

Кто помнит имена богини Севы, Жнивы,

Олены-Скирдницы, Овсяницы?.. Скажи,

Ты видел ли когда зеленчуков[26] во ржи,

По-человечески кричащих шаловливо?

А Деда Житного, бредущего лениво?..

В полдневный летний зной выйдь в поле и лежи

В кустах меж нивами, борясь с дремотой сонной.

И ты увидишь, как тропинкой потаенной,

Склонясь опасливо, колосьями шурша,

Пройдет полудница, так дивно хороша,

Что взор свой оторвать не сможешь ты влюбленный,

И будет тосковать по ней твоя душа.

Маковея

[27]

Ночь тиха. На землю свет бесстрастный,

Прорезая тучи, льет луна.

Мака недожатая стена

Средь полей виднеется неясно.

И над нею светлый и прекрасный

Реет призрак. В сумраке видна

Под венком тяжелым белизна

Леки вечно-юного. Напрасно

К деве той пытаться подойти