Мы жили среди бауле - [10]

Первыми выбегают навстречу ребятишки. Потом нас обступает толпа из мужчин и женщин, что-то возбуждённо восклицающая на непонятном нам языке бауле. Несколько пожилых мужчин подходят к Куадью (который всё ещё с нами) и радостно трясут ему руку.

Нас ведут по деревне. Голые, утоптанные дворики между хижинами чисто выметены, повсюду стоят большие, выше человеческого роста, резервуары из глины, напоминающие огромные пузатые вазы, покрытые крышами из тростника. Они служат для хранения зерна; здесь эти запасы недоступны для вредителей — грызунов и птиц.

Жители деревни, завидя нас, бросают свои костры, разведённые для приготовления ужина перед входом в их жилища, выбегают из-под крытых навесов и присоединяются к нашей группе. К сожалению, из их оживлённых приветственных возгласов я не могу понять ни единого слова.

Нас заводят в нечто напоминающее большой двор, окружённый низкими, беспорядочно разбросанными строениями. Там нам предлагают сесть (для этой цели у нас с собой захвачено два складных стула), а для третьей «уважаемой персоны», шефа кантона Куадью, приносят резной стул, но не обычный, африканский, совсем низенький, высотой не более 10 сантиметров, а нечто среднее между африканским и нашим обычным стулом. Михаэль (как вежливый молодой человек) вынуждает Куадью занять более высокий стул, а сам садится на его место. Жители деревни располагаются около нас полукругом: их здесь пятьдесят — шестьдесят человек; есть среди них и женщины, но детей почти нет. Зато дети, явно сгорая от любопытства, выглядывают изо всех щелей между домами и из-за углов. Время от времени мужчины прогоняют их недовольными окриками, но те возвращаются всё снова и снова, пока старшим не надоедает обращать на них внимание, и тогда они, довольные, остаются насовсем Всё-таки это совершенно необычное для них зрелище — два белых человека, которые как будто бы даже собираются здесь заночевать!

Мужчины захватили с собой свои низенькие стульчики, на которых сидят, высоко подняв к подбородку колени, и молчат. Молчим и мы. Вся эта сцена освещена беспокойно мечущимися языками пламени костра, разведённого посреди чистого глинобитного дворика. Один из молодых парней бауле сдвигает с трёх сторон сучья вершинами к середине так, чтобы всё время горели одни только их концы. Замечательно простой и удобный приём, позволяющий регулировать пламя, чтобы оно во время приготовления еды постоянно оставалось одинаковой высоты. Даже обидно как-то: мы, которые так много путешествуем, не додумались до такого удобного способа!

Я смотрю на часы: мы сидим уже двадцать пять минут в полнейшем молчании. Наклоняюсь к Куадью и тихонько спрашиваю его по-французски, что это всё должно означать? Отчего это всё молчат? «У нас, у бауле, так принято, — отвечает он мне. — Мы проделали нелёгкий путь, устали с дороги и должны сначала немного отдохнуть. Было бы невежливо сразу же засыпать нас вопросами».

Ну что ж, помолчим. Через некоторое время деревенский староста — «chef de village» обращается на языке бауле к Куадью. На вид я дал бы ему лет сорок, хотя и не уверен, потому что определить на глаз возраст африканца очень трудно. Куадью произносит в ответ длинную речь, из которой я понимаю только отдельные выражения, такие, как «камера», «кинематограф», «фильм», «Германия», «Михаэль», «доктор», и ещё несколько слов. Это иностранные слова, вошедшие в язык бауле из французского. Обмен репликами становится всё оживлённее, в беседе участвуют теперь уже и старейшины рода — в основном почтенные старцы.

Куадыо меж тем объясняет мне коротко по-французски, о чём идёт речь. Он рассказал своим соплеменникам, что привёз к ним в гости доктора из Европы с его шестнадцатилетним сыном. Что я не собираюсь ни вымогать у жителей деревни денег, пи склонять их к трудовой повинности, ни вербовать рабочую силу, не собираюсь я с ними и торговать. Я очень миролюбивый, достойный человек, никому не причиню ни малейшего вреда, и даже оружия у меня с собой нет. А те ружья, что мы привезли, принадлежат ему, Куадью, верховному предводителю кантона, и его чёрным спутникам. А европейский доктор не стреляет даже в животных. Это сообщение в свою очередь вызывает новые недоуменные вопросы. Неужели такое возможно? Даже по животным не стреляет? Ни на кого не охотится?

Многое можно понять и без переводчика по одному лишь выражению лиц, потому что различные чувства, к примеру, такие, как радость, удивление, гнев, недоверие, презрение, и многие другие у всех людей выражаются совершенно одинаково, независимо от цвета их кожи. Более того, у нас схожее выражение лица и гримасы даже с дальней нашей роднёй — человекообразными обезьянами.

Потом Куадью достаёт из кармана путеводитель по Франкфуртскому зоопарку, который накануне у меня выпросил (к сожалению, у меня с собой был один-единственный экземпляр). Маленькая брошюра пошла по рукам, и многочисленные цветные фотографии в ней тщательно обсуждались. Особенно потрясающее впечатление произвёл на всех снимок, на котором запечатлён служитель зоопарка, прогуливающий на цепочке взрослую львицу; и второй, запечатлевший служителя нашего слоновника, по фамилии Экк, в момент, когда он в бассейне, в одних плавках, катается верхом на мощном самце-бегемоте, по кличке Тони. Нет, надо же! Удивление, недоумение, восторг. Я понял, что хотя местное население здесь и знает крупных африканских животных, однако и не допускает мысли о том, что их можно приручить.