«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века - [5]

.

Во-вторых, надо отметить, что лишь редкие опубликованные воспоминания о периоде национал-социализма обрываются на конце 30-х гг. и, самое главное, практически ни в одном из взятых интервью и проведенных бесед тоже не удалось избежать военных лет и животрепещущей темы для берлинцев — последних месяцев войны и взятия города. Беседа как бы невзначай сама сворачивала к этим трудным моментам, «жизненные истории» замыкались именно на последних годах и месяцах войны, ставших своеобразным мерилом горя, потерь и тягот, временем, когда «обычная» бюргерская жизнь закончилась. При этом показательно, что люди, подробно и даже охотно рассказывавшие о своем детстве и юности, жизни семьи в довоенное время, бегло упоминавшие и о преследованиях евреев, страхе перед всеобщим доносительством, с подлинным ужасом говорили лишь о войне, что давало повод предполагать сохранение стереотипа «жертвы».

Бомбежки и взятие Берлина весной 1945 г. для старых берлинцев — вот их подлинная личная трагедия, чаще всего именно эти события оставили наиболее глубокий след в их душе. Вне всяких сомнений, именно они перевернули жизнь каждой семьи, люди увидели смерть своими глазами, она пришла к ним на порог. То, что человек не видел сам, тот же террор и ужасы концлагерей воспринимаются более отвлеченно, поскольку имеется элементарная возможность верить или не верить — тем более информации не из официальных источников, «слухам», — а увиденное, пережитое однозначно становится объективной реальностью, через призму которой рассматриваются и более ранние события. Соответственно возникла необходимость расширить хронологические рамки исследования, включив в него период Второй мировой войны.

При наличии других групп источников, о которых будет сказано ниже, с самого начала именно интервью, как самостоятельно проведенные, так и заимствованные из материалов других исследователей, рассматривались в качестве важнейшего источника по теме повседневной жизни берлинцев в 30-е — 40-е гг. Свидетельства очевидцев при этом являлись даже в меньшей степени источником информации о политических процессах и событиях, но преимущественно стимулом в осмыслении истории, сокровищницей индивидуальной и коллективной памяти, фактором воздействия прежнего опыта на последующую фазу развития общества и человеческих поколений.

Можно согласиться, что их репрезентативность не бесспорна, они не в состоянии отразить историческую эпоху во всей ее полноте, весьма эмоциональны и достаточно субъективны в оценках, однако факт остается фактом: пока можно услышать от самих людей историю их жизни в контексте времени, никакой другой источник живую беседу заменить не в состоянии. Одна из моих собеседниц в конце разговора сказала: «Мне почти 90 лет. Я не доживу до выхода Вашей книги. Напишите ее. Не дайте умереть хотя бы нашей памяти». Что можно добавить к ее словам? В процессе работы ее практическая цель становилась все яснее: сохранить коллективную память жителей Берлина об их ушедшей жизни. Насколько удалось при этом отразить их повседневность, семейную жизнь, судить читателю.

Летом 2003 г. во время работы над темой были проведены беседы более чем с 40 пожилыми немцами, проживавшими в основном в частных домах престарелых среднего класса в Берлине (Seniorenresidenzen, Altersheime)[8] или найденными в результате личных контактов. Интервью записывались с согласия собеседников на диктофон и впоследствии лишь 22 из них были оценены как информативные — к сожалению, многие старики уже не в состоянии связно вспомнить прошлое. В основном, респондентами были люди, родившиеся до конца 20-х гг. (с 1908 по 1930 г. рожд.). Тот факт, что во времена национал-социализма большинство из них были детьми, не оказал принципиального воздействия на полноту и эмоциональность их воспоминаний, поскольку в соответствии с отмеченным психологами феноменом отсутствия блокировки памяти у детей, многие из них гораздо более внимательны и точны в описаниях, чем взрослые, хотя не в состоянии проследить причинно-следственную связь событий.

18 женщин и 4 мужчин попытались вернуться в прошлое, вспомнить о родителях, о детских и юношеских годах, своей семье в довоенное время. Этот период помимо своего значения в унификации нацистского общества, интеграции личности в национал-социализм, формировании диктатуры был выбран не без надежды, что о мирном времени, об «обыденности», о семейной жизни люди будут говорить подробно и наиболее полно. Это предположение целиком подтвердилось впоследствии, к сожалению, вместе с уже упоминавшимся обстоятельством, что темы войны практически ни в одной из бесед избежать не удалось, хотя специально подобной цели я не ставила.

19 человек проживали в 30-е г.г. в Берлине, трое провели там свое детство, но во второй половине 30-х гг. переехали: 1 — в Силезию, 1 — в Тюрингию и 1 — в Дюссельдорф. Большинство семей принадлежало к пестрому среднему сословию (Mittelstand): рядовые служащие, юристы, врачи, учителя, владельцы небольших предприятий и ресторанчиков. В некоторых случаях главы семейств были и квалифицированными рабочими, что тогда по уровню жизни означало скорее принадлежность к тем же средним слоям.