«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века - [25]
За душу и совесть ребенка боролись теперь в основном унифицированная нацистами школа и Гитлерюгенд/БДМ. В этой борьбе проигрывала школа. Показательно служебное письмо руководителя школьного отдела при оберпрезиденте провинции Бранденбург и Берлина Цандера директорам всех государственных и частных старших школ региона от 19 февраля 1934 г. Цандер разъясняет свой же циркуляр ноября 1933 г. об экзаменах, который вызвал «опасения применения необоснованной жесткости в оценках на пасхальных экзаменах 1934 г. […]». И далее он приказывает: «При оценке личности школьника и вопроса зрелости необходимо особо рассматривать, является ли он членом СА, СС или Гитлерюгенда. Его участие в этих организациях, частота службы и длительность членства должны быть соответственно учтены. То же относится к женской молодежи и ее членству в БДМ»[171]. Даже до распоряжения об обязательном вступлении в Гитлерюгенд/БДМ возможность обучения в старшей школе негласно зависела от участия в одной из национал-социалистических организаций и это должны были учитывать родители, имевшие планы на образование и будущее своих детей. Эрих Кабелитц вспоминает, что в 1935 г. его друг смог поступить в старшую школу, только указав на свое членство …в добровольной пожарной дружине. Отец Эриха, услышав об этом, приказал своему сыну немедленно вступить в Гитлерюгенд, что тот и сделал[172].
Как ни странно, притязания Гитлерюгенд на тотальное господство над умами и временем молодежи создавали для некоторых новые возможности противостояния традиционной системе воспитания. В воспоминаниях неоднократно встречаются пассажи о том, что собрания этих организаций приводились учениками в оправдание несделанных уроков[173] — учителя по большей части вынуждены были соглашаться. Действительно, как можно было выполнить задания, если в субботу у мальчиков проходил пеший марш в окрестностях Берлина, а ночью они пели боевые песни у костра[174]. Девочкам тоже больше всего нравились «воскресные поездки с пешими прогулками, спорт, палатки, лагерные костры и ночевки в молодежных отелях»[175], т. е. то, что вырывало их из привычного круга опеки и контроля со стороны семьи. Но справедливости ради следует отметить, что подобные мероприятия проходили даже в теплое время года далеко не каждую неделю и по результатам опросов, проведенных в процессе подготовки работы, нельзя говорить об абсолютном дефиците свободного времени для общесемейного досуга. Напротив, респонденты подчеркивают, что ни о каких конфликтах с родителями, тем более на почве времяпровождения в молодежных организациях и речи не было, родители могли не пустить ребенка на какое-либо собрание и никаких последствий это обычно не имело[176].
Не могли берлинские семьи абстрагироваться и от внешнеполитических событий, тем более, что в столице эта сторона жизни выступала наиболее наглядно и остаться в неведении было практически невозможно, хотя политика, конечно, не стояла на первом месте заботах и приоритетах общесемейной повседневности. Из общей ленты происходившего можно выделить несколько моментов, оставшихся в памяти очевидцев.
Аншлюс Австрии в столице рейха был встречен как единый народный праздник. Можно с известной долей уверенности утверждать, что на этот акт мирного «национального воссоединения» положительно отреагировало огромное большинство населения. «И мой учитель, и его мать замерли перед черным корпусом радиоприемника с поднятой правой рукой [нацистское приветствие — Т.Т.]. Когда я поехала на велосипеде обратно в Далем [район вилл на западе Берлина — Т.Т.], то из окон каждого второго дома вырывались звуки радио, которые передавали ликование при вступлении Гитлера в Вену. Только после краткой французской кампании два года спустя немцы так единодушно поддерживали свое правительство, как после вступления в Австрию»[177].
Интересно, что в процессе интервью «аполитичные» респонденты в рассказах об этом событии неосознанно противоречат сами себе и опровергают свое же утверждение об отдаленности семейной жизни от политических проблем. В качестве примера можно привести показательный диалог с Frau Sch-w:
Frau Sch-w: — «Мы не говорили в семье об этом. Мы были далеки от политики».
Я: — «Но Ваша семья, наверное, как-то отреагировала на это событие?»
Frau Sch-w: — «О, да, мы очень радовались этому, поскольку это было воссоединение немцев. Но мы не судили с государственной точки зрения, мы просто одобряли, что немцы теперь вместе»[178].
Так же позитивно эта семья воспринимает введение всеобщей воинской повинности в 1935 г. — брат хотел пойти на военную службу и подъем престижа армии был важен[179]. Но в целом на фоне укреплявшегося материального положения семей и кажущегося общественного консенсуса подготовка к войне со второй половины 30-х г.г. семьями долго не ощущалась, как и не воспринимались в этом ключе и внешнеполитические успехи нацистов, будь то присоединение Саара, Судетской области или даже вход в Прагу. Неясные предчувствия и опасения старались скрывать от близких, во всяком случае, от детей. Самое большее, что заставляло задуматься, — это постепенное рационирование и ограничения в приобретении определенных продуктов. За маслом в 1938 г. надо было уже обращаться к определенным поставщикам, в овощных магазинах периодически пропадали апельсины и бананы, но из-за этих маленьких неудобств «никто не хотел верить в приближающуюся войну»
