Мы здесь - [2]

Километрах в двадцати он обнаружил магазинчик, примыкающий к заправке буквально в две колонки. Из еды здесь толком ничего не было, но зато было что выпить и закурить. Возвратившись к мотелю, он поставил свой автомобиль возле двери с цифрой 9. Других машин на парковке не было. День уже угас.

Номер представлял собой аскетичный прямоугольник пространства с двумя двуспальными кроватями и допотопного вида телевизором. Заперев дверь на ключ и задвижку, гость стал пододвигать ближнюю кровать ко входу. Кровать, как оказалось, была снабжена устройством для вибромассажа: само устройство теперь не работало, а вот полцентнера лишнего веса от него осталось. На то, чтобы перегородить ею вход, ушло десять минут времени и весь остаток сил. Еще один элемент комфорта – ржавый обогреватель – при включении затарахтел, как трактор, но постепенно начал пускать в промозглой комнате ручейки тепла.

Постоялец улегся на другой кровати. Пальто он снимать не стал – так в нем и лежал, уставившись в потолок. Спустя какое-то время он открыл купленную в магазинчике бутылку. Закурил. Сигареты под выпивку шли одна за другой, благо прихваченных коробков со спичками хватало. Лицо мужчины было мокрым.

Он плакал от истощения. Плакал от того, что голову саднит тупая боль. От отвращения к себе, которое сейчас пронизывало каждую клеточку его тела, – как те мнимые клещи, что сводят с ума сторчавшихся метамфетаминщиков. Как тот коллапс нервных окончаний, ощущающийся роем буравящих кожу насекомых. Буравящих так нестерпимо, что наркоман начинает ее чесать, яростно царапать, исступленно драть, пока руки и лицо бедняги не превращаются в кровавую коросту, выставляя его мучения напоказ.

Впрочем, у этого человека до столь явных мучений дело еще не дошло. Свою драму он пока читал про себя. А с виду смотрелся вполне нормально. Посторонний увидел бы перед собой упитанного мужчину на четвертом десятке, который, основательно нализавшись, лежит сейчас на кровати в убогом мотеле и время от времени слезливо шмыгает носом.

Однако мысленно он рыдал. И в этом даже было нечто возвышенное. Что-то от героя, одинокого и потерянного.

В какой-то момент он, вздрогнув, пробудился от сна, который нельзя было назвать сном в полном смысле этого слова. После отъезда из дома эти наваждения случались с ним все чаще: вот так, внезапным толчком, он выходил из густого обморочного забытья, в котором неотступно клубились какие-то тени, – вернее, не какие-то, а его собственные воспоминания. Словно темные лохматые своды колыхались там, где, казалось бы, место затылку, но теперь они проседают, плавятся под нажатием какой-то жаркой потной длани, что уже давно их трет и скоро протрет насквозь. Такое вот ощущение. И ум здесь был уже бессилен что-либо сделать. Он сам с иезуитской услужливостью подавал образы, которые воспринимали глаза или чувствовали ощупью пальцы. Ум размышлял о происшедшем независимо от него самого.

Лгать себе было бессмысленно. Непричастным, а уж тем более невиновным ему уже не бывать. О происшедшем он знал. В одиночку он, может, этого бы и не сделал, но содеянного это не отменяет. Содеянного им. Самим.

Предлагал все это тот, другой, но делал-то он. И так было всегда.

Это он ждал, прощупывая взглядом темные проулки, окольные бары и автостоянки в городке, который когда-то считал своим. Он складывал мышцы лица в подобие улыбок, пользуясь ими как отмычками. Он выбирал приветливые слова и фразы, внушающие доверие и обаяние. А тот, другой, складывал из них предложения, которые ему надлежало произносить вслух. Именно тот, другой, прикидывал, какой прием сработает вернее, выискивал лучшие способы и высыпал раскрошенную таблетку в заранее приготовленное питье, предлагая его непринужденно, ненавязчиво – мол, что в этом такого – и ах! что за совпадение, оно сейчас тебе как нельзя более по вкусу.

Тот, другой, придумывал игры, в которые он играл со своей гостьей, покуда ту не охватывал вдруг страх, какой бы пьяной и обкуренной она при этом ни была. Кто тогда впервые занес его руку для удара? Теперь уж и не скажешь. Да и какая разница после той долгой, нескончаемой их череды, что последовала за первым случаем?

Все, что ему оставалось, это идти следом не то на поводу, не то на привязи. Вот так и дошел. Докатился. И ведь правда: чем больше подпадаешь под чужую волю, тем сильнее сам ее подпитываешь. Идешь следом, но при этом как бы впереди. Так можно зайти далеко. Даже слишком.

Волочиться до самого ада.

Он потер глаза, избавляясь от въедливых осколков памяти, и сел. При этом обнаружилось, что тот, другой, сидит сейчас рядом в кресле. Симпатичный, неизменно ухоженный, презентабельный во всех отношениях. Сильный. Сидит и держит один из тех спичечных коробков, вертит его в пальцах.

– Я больше не хочу этим заниматься, – промямлил тот, что сидел на кровати.

– Хочешь, хочешь, – проницательно возразил тот, что устроился в кресле. – Просто тебе не нравится тащить этот воз одному. Поэтому у тебя есть я. Мы с тобой – одна упряжка. Команда из двух товарищей.

– Все. Ты мне больше не товарищ.

– Вот как? Может, еще отхлебнешь? Полегчает.