Мы все обожаем мсье Вольтера - [74]

Она покачала головой.

— Нет. Но то, что происходит… это дьявольщина. Я долго колебалась, мне было стыдно рассказать вам… Но… Я подумала, что, наоборот… это пройдёт, если я признаюсь вам.

Жоэль напрягся. Господи, неужто и Стефани, как Люсиль, признается ему в любви?

— Это началось… я не помню точного дня… Я думала… об одном человеке… Он нравится мне, я… — она умолкла.

— Предположим даже, что его зовут, допустим, Бенуа… — продолжил аббат, обрадовавшись откровенности мадемуазель и тому, что его самого это не касалось. Но он ошибся.

Стефани невесело улыбнулась.

— Вы наблюдательны. Да, мне нравится де Шаван… Но… Я не о нём. Это случилось под вечер. Я, кажется, уснула, или… дремала… И вдруг я… Я не лгу, поверьте!! Я услышала… ваш голос. Вы… — Она жалобно взглянула на него. — Вы говорили о любви и звали меня… Я… понимала, что это наваждение… но…противиться почти не могла. Я встала… но тут вошла Сесиль, моя горничная. Они испугалась, закричала, думала, что мне дурно, говорит, я была как сомнамбула…

Аббат побледнел.

— На следующую ночь я боялась оставаться одна, и Сесиль была рядом. Всё повторилось. Но ведь это… были не вы?

Сен-Северен почувствовал, что замерз, точнее, его пробрало морозом. Он сунул руки в карманы и тут же вскочил, нащупав в левом лист бумаги. Он торопливо извлёк его. Ну, конечно…

Он протянул Стефани письмо мадемуазель де Монфор-Ламори.

— Прочтите, мадемуазель.

Она бросила на него изумлённый взгляд и заскользила глазами по строчкам. Ахнула, прижав трепещущую ладонь к губам, когда прочла подпись. На лице её проступил ужас.

— Боже мой… это как же… Я… следующая? — Мадемуазель де Кантильен, что и говорить, была далеко не самой глупой из молодых девиц.

Сам же аббат, тяжело плюхнувшись на скамью, погрузился в размышления, кои до сих пор непроизвольно отталкивал от себя. Из туманного прошлого встала до боли знакомая фигурка Мари. Она тоже не могла объяснить, как всё произошло, лишь помнила, как странная непреодолимая сила вдруг заставила её среди ночи подняться и самой прийти в спальню де Сериза. Он шла, как околдованная, и ей почему-то казалось, что она идёт к нему, Жоэлю…

Камиль де Сериз. Что он тогда сказал? Что всем напряжением душевных сил взалкал Мари, готов был продать душу чёрту за единую ночь с ней. Обезумевший, он начал призывать её к себе… Вскоре дверь его спальни раскрылась, и Мари словно в полусне переступила порог…. и назвала его Жоэлем. Разве он забыл это? Нет. Просто похоронил воспоминания, но вот, призрак по первому слову встал из могилы и скользил перед глазами…

До него с трудом дошёл жалобный голос Стефани.

— Что же мне делать, отец Жоэль? Я боюсь!

Он вздохнул.

— То, что вам грозит опасность — очевидно. Я сейчас отвезу вас в дом к своему другу, Анри де Кастаньяку. Надо вызвать туда же Бенуа де Шавана и братьев де Соланж. Вас надо просто запирать в спальне на ночь. Забить окна. Опасность слишком велика. — При этом он, поймав её испуганный взгляд, замер в недоумении. Если его предположения правильны и эти мерзости творит де Сериз, то… Это же невозможно! Ведь сам Жоэль стократно замечал, что Стефани — дорога Камилю! Он дарил ей безделушки и опекал, рекомендовал нужным людям и при некоторых особах бросал в её адрес утончённые комплименты!! Господи, ведь он нянчил её малышкой и из колледжа писал ей письма, начинавшиеся словами «любимая моя сестричка»! Это не он… Всё пугающе похоже на случай с Мари, но… этого не могло быть.

Тем не менее, если сомнения аббата и допускали непонимание и дурную двойственность, то опасность, угрожавшая мадемуазель, была несомненна. Служба давно закончилась, церковный двор опустел. Аббат, не раздумывая, усадил мадемуазель в её экипаж, сел рядом и велел гнать к Менильмонтану, где жил де Кастаньяк. Ему не пришлось долго объяснять Анри и его сестре необходимость приютить мадемуазель и её друзей, ибо ей угрожает опасность — о гибели Женевьевы де Прессиньи Кастаньяки уже знали.

На всякий случай Жоэль решил обезопасить дом от визита Камиля де Сериза.

— Я прошу вас, мадемуазель, в эти дни не видеться ни с кем, никому не писать. Даже если придёт ваш брат…

Мадемуазель де Кантильен взглянула на него сумрачно.

— Вы… о ком? О Реми или о Камиле?

Аббат смутился.

— В общем-то, об обоих.

Стефани пожала плечами.

— Они не придут. Реми я просто боюсь, а Камиль… боюсь, что мсье де Сериз ещё почище его милости виконта будет.

Отец Жоэль в изумлении замер.

— Что? Он же нянчил вас, Стефани…

— Все мы когда-то в куклы играли. Я… я слышала о нём много мерзостей, но никогда не верила. Не хотела верить. Я любила его. — Она бросила мрачный взгляд на окаменевшего Сен-Северена. — Вы сказали тогда, что любовь Христова открывает глаза. Не знаю. Может, я любила его не Христовой любовью. Ибо обычная любовь ослепляет… По крайней мере, иногда. Я не хотела видеть в нём дурного. Мне сказала…. я не могу назвать… Он подло обесчестил нескольких девушек. Я не верила, но когда моя подруга по пансиону… он надругался над ней! Я просто вдруг вгляделась в него, услышала его разговор с Реми… Они подлинно братья — два колеса одной повозки. Я сказала, что не хочу больше знаться с ним.