Мы все обожаем мсье Вольтера - [50]

Старуха долго молчала, но напоследок всё же обронила:

— Если предположить, что это все-таки банкир… — Она покачала головой, — не складывается. Кто убил Розалин? Он же? Зачем? Убить девицу, чтобы озолотить Руайана? Какая трогательная заботливость! Это же как надо любить ближнего… У банкира много… забав, он глубок… Но мужеложником никогда не был, я бы слышала, а уж столь трепетно радеть о ближнем Тибальдо ди Гримальди и вовсе не способен. Что ему за дело до Руайана, кроме того, что тот хранит деньги в его банке и является его клиентом?

Сен-Северен кивнул. Сам он ни минуты не подозревал Тибальдо. Он был явно не причём. Да, жемчуга этих убийств пока лежат в своих раковинах на дне морском. Тут аббат, заметив, как пошатывается Анри де Кастаньяк, торопливо подбежал к приятелю, причём, подоспел именно в ту минуту, когда прикрывая опухшие глаза платком, Анри, тяжело дыша, обратился к банкиру ди Гримальди.

— Тибальдо… простите… но… могу ли я попросить вас… — голос его звучал надсадно и жалостливо, и аббат подумал, что не сумел бы отказать Анри, даже если бедный Кастаньяк попросил бы подарить ему Нотр-Дам. Банкир участливо наклонил голову, словно заранее соглашаясь выполнить любую просьбу несчастного жениха своей бедной воспитанницы. — Я хотел бы… вы позволите… взять из спальни мадемуазель… её портрет работы Водэ?

Тибальдо ди Гримальди несколько мгновений оторопело озирал де Кастаньяка, словно человек, уже смирившийся с необходимостью отдать на благотворительность тысячу ливров, и обнаруживший, что у него просят десять су.

— Dio mio! Анри, дорогой… — Банкир торопливо извлёк из кармана связку ключей и, сняв нужный, протянул его де Кастаньяку. — Я был там вчера, слуги рассчитались, старик дворецкий уехал в Амьен, горничная ушла… кажется, к графине де Реналь, кухарку я взял в свой дом. Берите всё, абсолютно всё, что будет вам памятью о Люсиль. Ключ занесёте моему привратнику, когда будете иметь время. У меня есть и дубликаты, так что, не торопитесь. Но… — он замялся, — вы уверены, что хотите этот портрет? Это же мазня… — он, извиняясь, развёл руки, растерянно глядя на Кастаньяка, но тут, поймав крсноречивый взгляд герцога де Конти, досадливо шлепнул себя по губам. — Ох, простите, я не подумал, это же память!!

Кастаньяк, закусив губу, благодарно кивнул.

После похорон аббат вместе с сестрой де Кастаньяка отвезли едва стоящего на ногах Анри в карете Жоэля домой. Надо сказать, что проснувшись утром, несмотря на вчерашний хмель, Анри помнил сказанное аббатом, ибо слова, проронённые накануне отцом Жоэлем, неприятно оцарапали. По дороге с похорон де Кастаньяк переспросил о сказанном. Отец Жоэль пошутил? Шутка у философов столь умеренна, что ее не отличишь от серьезного рассуждения. К его удивлению, аббат весьма жестко заявил, ничуть не стесняясь присутствием сестры Анри, что отчаяние является грехом смертным, а чрезмерная скорбь по ушедшим есть проявление слабости веры и греховное сомнение в мудрости Господа.

Сейчас, на трезвую голову, слова аббата оказались Кастаньяку ещё более суровыми, чем давешние, и Анри растерялся. После погребения он собирался было в Шуази, ибо накануне поссорился с сестрой: та не выражала подобающей скорби о гибели Люсиль, но теперь и аббат явно был на стороне Алисии. Что происходит? Сестра женщина разумная, но и самая разумная женщина — все равно женщина. Но Жоэль де Сен-Северен — муж наиумнейший, человек святой. Анри понял, что чего-то не понимает. Аббат же строго повторил, что венчание Анри и девицы Паолин состоится после Богоявленской службы, 6 января. Алисия, услышав аббата, всплеснула руками и засиявшими глазами поглядела на брата, Анри опешил, больными глазами посмотрел на Сен-Северена, но ничего не сказал.

Аббат на прощание поклонился сестре Анри и пообещал, что на днях заедет проведать приятеля.

Вечерняя служба в храме, церковные дела отняли весь вечер и растянулись на следующее утро. Днём аббат вспомнил, что зван к маркизе де Граммон, но ехать не хотел. Впечатления предшествующих дней расползались. Он понял, что его подозрения просто вздорны. Шарло де Руайан получал прибыль от гибели Розалин, но мужеложник не мог осквернить девицу. Банкир не мог убить Розалин и зачем ему смерть Люсиль? Какое отношение к этим убийствам вообще могли иметь посетители салона маркизы де Граммон? Ему просто мерещится!

Но в памяти то и дело всплывала насмешливая фраза Сериза, потом проступила и его странная улыбка над гробом Розалин. Нет, аббат по-прежнему не верил, что его бывший соперник мог сотворить такое. Всяк грех глаголет, но убийство вопиет! Камиль не мог хладнокровно и продуманно убить. Он трижды распутник, но поднять руку на ближнего… Да и зачем ему? Жоэль не хотел верить. Ведь ужас совершающегося — не только в надругательствах, убийствах, но в людоедстве! Это предел распада…

Поразмыслив, отец Жоэль решил всё же поехать к маркизе. На людях тягостные мысли не так обременяли.

Глава 5. «… Если долго внушать людям мысль, что Бог — не более чем фикция мышления, и человек вправе делать все, что вздумается — некоторые и начинают делать, что им вздумывается…»