Мы все обожаем мсье Вольтера - [15]

Но как, как это могло случиться? Он сам проводил её с последнего бала. Игривая кокетка, юная и прелестная, Розалин всю дорогу поддразнивала его, говорила о Армане де Жуайезе, с которым танцевала, о преследованиях Камиля де Сериза, стараясь вызвать его ревность… Рассказывала о надоевшем ей де Морли, досаждающем настойчивыми ухаживаниями, восхищалась красавцем де Сен-Севереном, говорила, что ей надерзила Стефани де Кантильен… Всё это было столь невинно, столь безгрешно… Пустая болтовня. У парадного подъезда дома Монфор-Ламори она сказала, что в последнее время её тревожат необычные сны, они расстались, он видел, как лакей распахнул перед ней дверь. И в эту же ночь она исчезает. Безумие. Просто безумие. Но постойте-ка. Робер почувствовал, что упустил что-то. Что-то важное. Какое-то слово, точнее, клочок фразы, обрывок остроты… Розалин сказала ему что-то, удивившее его. Но что? Воспоминание терялось и меркло, ускользая…

Нет, ему просто надо уснуть, забыться, сон освежит его. Он с трудом поднялся и стал прощаться с хозяйкой. Аббат Жоэль, видя, что он едва держится на ногах, предложил подвезти его в своей карете. Ушел и Одилон де Витри. Подъехала карета графини де Верней. После их ухода стали собираться и племянники маркизы, она вышла проводить их.

В гостиной, завершая партию, недовольный Реми де Шатегонтье раздраженно подвёл печальные итоги вечера:

— И в пух продулся, и вдовушка досталась Габриэлю…

Глава 6. «Чтобы бедная девочка не утонула в слезах в мире ином, не нужно проливать слишком много слёз в этом…»

Задворки Коммерческой биржи, большого здания с круглым куполом в западной части Ле-Аль, где торговали зерном, в эти дни кишели народом. К югу от Форума, в сквере Невинных, возле фонтана, украшенного скульптурами нимф работы Гужона, весь день толпились зеваки, с любопытством заглядывали за кладбищенскую ограду и перешептывались о подробностях жуткого преступления.

Выяснились новые обстоятельства, делавшие это из ряда вон выходящее убийство настолько странным, что полицейские просто разводили руками. Казалось, это дело рук бесплотного дьявола, спустившегося на землю. Никто не видел девицу после бала, никто не знал, куда она могла пойти, никому не было известно ничего, что проливало бы свет на это преступление. Вокруг кладбищенской скамьи не было никаких следов, а когда по предложению сержанта Филибера Риго привели полицейского пса по кличке Рокамболь, никогда ранее не терявшего следа, огромный дог, понюхав труп и землю вокруг, вдруг прижал уши к голове, присел на задние лапы и отчаянно завыл — утробно и жалобно. Он не только не взял след — его невозможно было заставить сдвинуться с места. Этого мало. Когда чертова пса все же доставили обратно в полицию — он весь вечер громко и надрывно скулил, а наутро издох!

Тело злосчастной девицы было осмотрено не только полицейскими, но и знаменитым Жерменом Пишо де Ла Мартиньером, первым лейб-хирургом короля. Последний мог считаться не только медиком, но и философом, ибо привык весьма философски относиться к вопросам жизни и смерти, что не помешало, правда, ему самому далеко перешагнуть в дальнейшем за восьмой десяток. Опыт медика был значителен, но и его потрясло увиденное. Дело в том, что лицо убитой, хоть и носило следы поругания, было всё же нетронутым и достаточно свежим, жалкие же телесные останки на скелете казались иссохшими и обескровленными, словно несколько дней сначала находились в воде, а после были высушены. Но с учетом того, что девицу видели всего за три дня до нахождения трупа живой и невредимой, это было нелепостью. Он высказал предположение, что тело было освежёвано и облито кислотой, но отказался даже предположить, какой именно. При этом на спине девицы был словно по трафарету вырезан крест. Но об этом полицейским было приказано не распространяться.

Лейб-медик его величества развёл руками.

Нельзя сказать, что гибель мадемуазель де Монфор-Ламори была обойдена молчанием общества. Нет. О ней говорили. Но все разговоры исчерпывались констатацией уже известных фактов и выражением ужаса от случившегося.

На следующий день, побывав с соболезнованием в доме убитой горем матери, Жоэль де Сен-Северен застал там многих придворных, людей знатнейших, немало своих друзей по колледжу, двух принцесс — Анну-Генриетту, рассудительную и весьма милую девицу, и Викторию, особу с прелестной наружностью, смуглым лицом и большими ласковыми глазами, а также почти всех вчерашних гостей маркизы де Граммон.

Дом был погружен в глубокий траур. Заплаканные глаза, как заметил аббат, были даже у горничных и лакеев. Погибшую молодую госпожу в доме вспоминали тепло, с любовью, кормилица же мадемуазель Розалин при известии о её гибели, упала в обморок, и до сего часа не приходила себя, горестно стеная в горячечном бреду. Мать Розалин, Элиза де Монфор-Ламори, едва держалась на ногах, её заботливо поддерживали Ремигий де Шатегонтье и Шарло де Руайан, то и дело протягивая несчастной нюхательную соль. Гробом занимались Одилон де Витри, два его сына и Габриэль де Конти. Тело бедняжки было укутано в несколько слоев саваном, в гробу лежали белые розы, на голове покойницы белел венчик флердоранжа, подчеркивая восковую желтизну всё ещё прекрасного юного лица.