Мы вас построим - [26]

Таким, который обычно парализует, порождает полную апатию. Но наш- то Линкольн, наоборот, двигался, к чему-то стремился. Почему? Да потому что слишком был силен этот ужас, именно его интенсивность порождала движение, действие. Поскольку оставаться в прежнем состоянии казалось невыносимым.

И я понял: стремление к жизни и порождается желанием изменить состояние не-жизни, как-то смягчить свое пребывание в ней.

Тем не менее, как я мог наблюдать, и сам процесс рождения отнюдь не приятен. В каком-то смысле он даже хуже смерти. Вы можете со мной не соглашаться (и я думаю, многие так и сделают), можете философствовать сколько угодно. Но акт рождения! Здесь не пофилософствуешь, не та ситуация. И, что хуже всего, все попытки действовать в дальнейшем только ухудшают ее. Что бы ты ни делал, ты все глубже увязаешь в этой ловушке по имени «жизнь».

Линкольн снова застонал, теперь в этом стоне можно было услышать какие-то осмысленные слова.

— Что? — спросил Мори. — Что он говорит?

— О, черт! — пробормотал Банди. — Его звуковая дорожка! Она прокручивается задом наперед.

Таковы были первые слова нашего Линкольна — произнесенные наоборот благодаря ошибке в конструкции.

Глава 8

Чтобы переписать программу симулякра, Банди требовалось несколько дней. Я на это время выехал из Онтарио на запад. Мой путь лежал через Орегонский кряж, а также мое любимое место в Западных штатах — маленький городишко под названием Джон- Дэй. Но я даже здесь не остановился, продолжая наматывать мили в западном направлении. Наконец я очутился на скоростной трассе, протянувшейся с севера на юг страны. Это бывшее 99- е шоссе, которое на протяжении сотен миль петляет среди сосен и упирается на калифорнийском конце в Береговой хребет — скучные, серые от вулканического пепла остатки когда-то грандиозной горной системы.

Два желтых крошечных вьюрка щебетали и порхали над моей машиной, пока со всего размаха не шлепнулись о капот. Внезапно наступившая тишина и исчезновение птичек из поля зрения свидетельствовали о том, что они угодили прямо в решетку радиатора.

«И зажарились в мгновение ока» — подумал я про себя. Пришлось останавливать машину на ближайшей станции техобслуживания, где механик извлек из радиатора два обгоревших трупика. Я взял их, завернул в салфетку и похоронил в мусорном баке среди пластиковых пивных банок и полусгнивших картонок.

Впереди меня ждал вулкан Шаста, а там и граница Калифорнии. Однако желание двигаться дальше пропало. Той ночью я остановился в мотеле у Кламат-Фоллз, а на следующее утро повернул обратно к Онтарио. Мне предстояло снова проехать десятки миль вдоль побережья тем же путем, каким я попал сюда.

В половине девятого движение на автостраде небольшое, поэтому я мог себе позволить остановиться и, откинувшись на сидении, спокойно понаблюдать нечто, привлекшее мое внимание в небе. Это зрелище всегда одновременно и возвышало меня, и заставляло чувствовать собственную ничтожность — огромный космический корабль, возвращавшийся с Луны или еще какой- то планеты, медленно проплывал в небе по направлению к невадской пустыне. Несколько реактивных самолетов ВВС, сопровождавших его, казались просто черными точками на фоне этой громады.

Немногие автомобили, оказавшиеся в этот час на дороге, также остановились, чтобы полюбоваться зрелищем. Люди высовывались из окон, кто-то щелкал фотоаппаратом, а женщина с маленьким ребенком махала и улыбалась. Гигантский звездолет пролетал, сотрясая землю струями отработанных газов, вылетавших из сопла. Оболочка корабля при ближайшем рассмотрении выглядела потрепанной — изрытой астероидами, местами обгоревшей.

Вот пролетает оплот нашей надежды, сказал я про себя, щурясь на солнце, но не желая отводить глаз от удалявшейся махины. Что он везет из космических далей? Образцы грунта или обнаруженные впервые ростки неземной формы жизни? А может, наоборот, осколки древних цивилизаций, найденные в вулканическом пепле чужих планет?

Скорее всего, кучу бюрократов, одернул я сам себя. Всякие там федеральные служащие, конгрессмены, техники, военные наблюдатели, ученые, может, репортеры и фотографы от «Лук» и «Лайф» или даже целые команды с программ Эн-Би-Си и Си-Би-Эс. Но и в этом случае зрелище впечатляло. Я тоже помахал рукой вслед удаляющемуся кораблю.

Забравшись обратно в машину, я задумался. Может быть, недалек тот день, когда на лунной поверхности выстроятся ровные ряды типовых домиков. С телевизионными антеннами на крышах и розеновскими спинет-пианино в гостиных… И вполне вероятно, уже в следующем десятилетии я буду помещать свои объявления в газетах совсем других миров. Ну разве это не романтично? Разве не связывает нашу деятельность с далекими звездами?

Хотя, наверное, имелись и более прямые связи. Пожалуй, я мог понять страсть Прис, ее маниакальную зависимость от Барроуза. Он был тем звеном, что связывало нас, простых смертных, с далекими галактиками. Причем, и в моральном, и в физическом, и в духовном смыслах. Он присутствовал как бы в двух реальностях — одной ногой стоя на Луне, а другой находясь в реальном Сиэтле или Окленде. Без Барроуза наши мечты о космосе оставались лишь мечтами, он же своим существованием превращал их в реальность. При этом сам он вовсе не трепетал от грандиозной идеи застройки лунной поверхности, для Барроуза это была только еще одна, пусть и многообещающая, деловая перспектива, так сказать, высокорентабельное производство. Даже более выгодная, чем эксплуатация трущоб.