Мы, утонувшие - [3]

— Чокнутый! — бросила мать, вновь забравшись в свое темное убежище — под стол, и покачала головой. — На войну — с метлой!

Вызвав всеобщее ликование, Лаурис присоединился к разгоряченной толпе. Слыл он, правда, человеком заносчивым, зато был рослым и сильным, и всем казалось, что иметь его в своих рядах очень полезно. И тут мы увидели метлу.

— А ничего другого не нашел?

— Для немца сойдет, — ответил он, потрясая ею над головой. — Мы их отсюда выметем.

Мы были в себе уверены и посмеялись этой шутке.

— Оставим вилы, несколько штук, — сказал Ларс Бёдкер. — Заскирдуем мертвых немцев.

Мы вышли в открытое поле. До Вайснеса было полчаса ходьбы, но нам не терпелось, в крови еще горел огонь. Добравшись до Драйбаккене, мы увидели, как над островом вздымается пламя, — это зрелище лишь усилило наше воинственное настроение. И тут в темноте послышался стук копыт. Мы застыли. Враг приближался!

Хотя план застать немцев на побережье врасплох рухнул, на нашей стороне по-прежнему было знание местности. Лаурис со своей метлой принял боевую стойку, мы последовали его примеру.

— Подождите меня! — раздалось сзади.

Это вернулся маленький столяр, ходивший за порохом.

— Ш-ш-ш! — зашипели мы. — Немец где-то рядом.

Стук копыт приближался, но теперь стало слышно, что лошадь одна. И вот из мрака возник всадник. Лавес Петерсен вскинул ружье и прицелился. Но Лаурис положил руку ему на ствол и сказал:

— Это счетовод Бюлов.

Счетовод сидел верхом на потной лошади, черные бока которой вздымались после быстрой скачки. Он поднял руку:

— Возвращайтесь домой. Нет возле Вайснеса никаких немцев.

— Но бочки же горят! — потрясенно вскричал Лавес.

— Я говорил с береговой стражей, — ответил Бюлов. — Ложная тревога.

— А нас вытащили из теплых постелей! И зачем? Да ни за чем!

Госпожа Вебер скрестила руки на груди и окинула нас суровым взглядом, будто искала, на кого наброситься за неимением врага.

— Зато теперь мы знаем, что готовы к обороне, — примиряюще сказал счетовод. — Но лучше, чтобы враг вообще не появился.

Мы вяло согласились. И хотя в словах счетовода был здравый смысл, разочарование оказалось велико. Мы уже приготовились взглянуть в глаза и немцу, и смерти, но не встретили ни тех, ни ее на побережье Эрё.

— Пусть только попробуют сунуться! — сказал Ларс Бёдкер.

Внезапно почувствовав усталость, мы двинулись к дому. Заморосил холодный ночной дождь. В молчании мы дошли до мельницы, где госпожа Вебер покинула наши безутешные ряды. Она встала перед нами, держа свои вилы наперевес, будто ружье, и произнесла с угрозой в голосе:

— Хотела бы я знать, что за шутник поднял честных людей с постелей посреди ночи и отправил их на войну.

И мы все уставились на Лауриса, возвышавшегося среди нас с метлой на плече.

Но Лаурис не попытался спрятаться, не опустил глаз. Вместо этого он посмотрел на нас, запрокинул голову и захохотал, подставляя лицо дождю.

* * *

Но вскоре шутки кончились: нас призвали на флот. По соседству от нас, в городе Эрёскёбинг, причалил военный пароход «Гекла». Выстроившись в очередь, мы по команде, один за другим, запрыгивали с пристани на борт баркаса, который должен был доставить нас на корабль. Мы ведь до сих пор переживали из-за того, что в тот ноябрьский вечерок повоевать так и не пришлось, но уж теперь ждать оставалось недолго, и настрой был боевой.

— Эгей, вот они идут, бравые датские парни с вещмешками! — крикнул Клаус Якоб Клаусен.

Маленький, жилистый, он вечно хвастался, рассказывая, как один татуировщик из Копенгагена, по прозвищу Острый Фредерик, заявил, что ни разу не втыкал иглы в руку тверже, чем у Клауса. Отец его Ханс Клаусен был лоцманом, и дедушка был лоцманом, и сам он не сомневался, что пойдет по их стопам: накануне ночью Клаус Якоб Клаусен видел вещий сон и уверовал, что вернется с войны живым.

В Копенгагене нас определили на фрегат «Гефион». Лаурис же единственный попал на линейный корабль «Кристиан Восьмой», грот-мачта которого была столь высока, что расстояние от клотика до палубы в полтора раза превышало высоту колокольни в Марстале. Стоило только взглянуть вверх, как дух захватывало и голова кружилась, но подобное головокружение вселяет в мужчину гордость: мы знали, что призваны совершить великие деяния.

Лаурис смотрел нам вслед. «Кристиан Восьмой» ему подходил. Как по-хозяйски он примется расхаживать по палубе — бывалый моряк, который целый год ходил на американском военном корабле «Неверсинк»! И все же нам казалось, что, увидев, как мы поднимаемся по сходням «Гефиона», он хоть на мгновение да почувствовал себя брошенным.

Итак, война. В Вербное воскресенье мы шли вдоль побережья Эрё. Видны были дюны у Вайснеса, где Лаурис поднял тот переполох, охвативший весь остров. Теперь в атаку шли датчане, настала очередь немцев зажигать сигнальные огни и сновать, подобно обезглавленным курам.

Мы причалили к острову Альс, там постояли. В среду взяли курс на Эккернфёрдскую бухту, до устья добрались ближе к вечеру. Нас собрали на шканцах — пеструю толпу в домотканых рубахах и суконных штанах всевозможных расцветок: синих, черных, белых… Лишь по ленточке с названием «Гефион» и красно-белым кокардам на фуражках можно было узнать в нас матросов королевского военного корабля. Командор, с саблей, в роскошном мундире с эполетами, произнес речь, в которой призвал нас сражаться храбро. Взмахнув треуголкой, он три раза прокричал «ура королю!». Мы тоже заорали во все горло. Затем он приказал дать залп изо всех орудий, чтобы мы почувствовали, каково приходится во время сражения. Никто из нас еще не воевал. Раздался страшный грохот, затем остро запахло порохом. Дул сильный ветер, дым от орудий сразу унесло. В течение нескольких минут мы не могли друг до друга докричаться. Грохот оглушил нас.