Мы, утонувшие - [234]

— Он как дегауссинг, — говорил Антон о Блютусе.

Дегауссинг представлял собой электрический кабель, идущий по периметру корпуса судна вдоль ватерлинии, и служил для размагничивания, чтобы «Нимбус» не притягивал магнитные мины. Прямо как Харальд Блютус. Он не только их сплачивал, но и защищал — быть может, преимущественно от себя самих. Они пустили корни посреди волнующегося моря.

Твои корни — не в твоем детстве. К земле тебя привязывает ребенок. Дом там, где твой ребенок. И Кнуд Эрик внезапно это понял.

Он был привязан к Блютусу, не к Софии.

Дважды они встретились, оба раза случайно, но эти случайности не походили одна на другую. В первый раз речь шла лишь о незрелой юношеской влюбленности, а со стороны Софии и вовсе только о фривольной игре с впечатлительным мальчиком. Она признала это в разговоре с ним. Кнуд Эрик едва ее знал. Единственное, что привязало его к девушке, — незавершенность их неуклюжего прощания и ее внезапное исчезновение.

София утратила свою притягательность для Кнуда Эрика. Но по большому счету его не привлекала ни одна женщина. Вот в чем была проблема. Его притягивал минутный экстаз, сопровождавшийся дождем из осколков снарядов, вот и все. Он предпочитал заниматься любовью в темноте и видеть лицо партнерши лишь в свете вспышек от падающих и взрывающихся поблизости бомб. И подозревал, что София в глубине души на него похожа и Блютуса зачала где-нибудь по-быстрому, под грохот разрывов.

Что-то их связывало, но не ростки желания. Те минуты на пороге смерти, которые они вместе провели в ледяной воде, когда он прыгнул за борт, чтобы спасти ее. Наверное, на самом деле хотел спасти себя, а она просто подвернулась под руку.

Они много разговаривали, и это стало настоящим переворотом в его жизни. София перебралась из капитанской каюты в каюту Хельге, который переехал ко второму помощнику. И хотя София теперь спала отдельно, одиночество покинуло каюту Кнуда Эрика. Она была на пару лет его старше, опытнее, и у нее не осталось иллюзий. Юношескую мечту она осуществила с лихвой, потом ее переросла, а другой не появилось. Она повидала мир. Могла называть один портовый город за другим и говорила с ним как моряк с моряком. Таков был тон их бесед.

Была одна вещь, которой он не касался, даже не пробовал. Женщины он в ней не искал, и, наверное, потому она его принимала. Когда-то София пряталась за жеманными литературными фразами начитавшейся романов и замечтавшейся девицы. А теперь обзавелась дубленым фасадом моряка. В этом мире он чувствовал себя уверенно и не хотел исследовать, что за всем этим скрывается. Не было сил, и не было мужества. Совет Антона все еще звучал в голове: лучше забыть.

Он не хотел никого узнавать ближе — боялся найти за внешним фасадом то, от чего этот фасад рухнет.

Кнуд Эрик поставил бутылку в шкаф и больше не доставал. Он победил отвращение к Херману и стал заходить в кают-компанию. Блютус притягивал. Хоть и не из его семени произошел этот ребенок, однако не без его помощи. Именно он стоял на великом пороге между жизнью и смертью и тащил новорожденного на верную сторону. Нет, он не знал, спас ли себя самого. Но знал, что спас Блютуса, и это было важнее. Бездетный, он внезапно ощутил свою скудость. Блютус был не его. Но он заслужил на него право, сделав смертельный прыжок в волны, температура которых не превышала двух градусов.

Он случайно снова встретил мисс Софию. Но Блютуса спас не случайно.

Сама жизнь сделала его своим орудием.

* * *

За столом в кают-компании Антон рассказал о некоем Лаурисе, который без малого сто лет назад участвовал в битве в Эккернфёрдской бухте и в момент взрыва стоял на палубе. С ним все вышло примерно как с Мозесом Хантингтоном. Он приземлился на ноги.

Антон рассказал и об учителе по имени Исагер, которого ученики попытались сжечь вместе с домом, и об Альберте, который искал пропавшего отца по всему Тихому океану, а нашел голову Джеймса Кука.

Кнуд Эрик, знакомый с этой историей и, более того, являвшийся одним из источников Антоновых познаний, перебил его. О некоторых вещах он был осведомлен лучше. Взяв слово, капитан рассказал о Первой мировой войне и вещих снах Альберта. Но Антон возразил, что все было не совсем так, как рассказывает его друг, и Кнуд Эрик догадался, что, заполучив сапоги Альберта, Антон добрался и до его записей.

Антон рассказал, как нашел мертвого Альберта, а потом они вместе поведали о банде, названной в честь покойного капитана. Когда Вильгельм упомянул череп убитого Йепсена, Кнуд Эрик взглянул на человека, прозванного командой Олд-Фанни, желая увидеть, какое действие на него окажут эти слова.

«Сейчас будет отговариваться, все отрицать», — подумал он.

Херман сидел, уставившись в одну точку.

— Вильгельм говорит обо мне, — сказал он задумчиво, словно впервые услышал об этом убийстве. — Я убил своего отчима. Он стоял у меня на пути. Я был молод. И очень нетерпелив.

И Херман стал рассказывать, как в пятнадцать лет в одиночку привел брамсельную шхуну в Марсталь, как будто убийство было лишь затактом, а он спешил поделиться самым интересным.

Никто не мог отвести от него глаз. Всех увлек напряженный сюжет. Олд-Фанни был прирожденным рассказчиком. Значит, он — опасный убийца, да? То есть капитан все же прав? Но посмотрите на него теперь, он и так уже наказан.