Мы умрем в один день - [46]

О западе стали больше говорить и писать, неохотно пряча уверенный тон нашего мнимого превосходства. Начала прорываться обычная информация, которая открывала глаза на многое. Особенно поражали цифры. Разница в десятки раз по доходам и зарплате между ними и теми, оттуда. Олег с матерью жил в трехкомнатной квартире, которую несколько лет назад получил отец — управляющий трестом. Вскоре он от них ушел, словно эта квартира была последним долгом перед семьей. Олег его не осуждал, считая, что в разводе больше виновата мать с ее поездками на юг, командировками на различные симпозиумы и конференции, которые в свое время отдалили ее не только от мужа, но и от сына.

Отец был из деревенских не очень-то способных к точным наукам парней. Брал настырностью. Сумел закончить в переполненном общежитии среди кильдима и водочных бутылок, строительный институт с его немыслимыми чертежами и высшей математикой. И

потом без блата и связей, со ступеньки на ступеньку, от мастеров дошел до начальника участка, не поладил с начальством, слетел и снова вскарабкался вверх.

И жене, когда-то одной из сотен безликих лаборанток, помог закончить институт, аспирантуру и с помощью людей, обязанных ему, утвердиться зав. кафедрой. Потом, когда годы борьбы и карабканья прошли, отец и мать, наверное, перестали быть нужны друг другу. Матери было интереснее в своем собственном мирке, среди людей, которым нравилась она и которые нравились ей, а отец не делал слишком настойчивых попыток удержать ее.

Упрямством и умением подчинить себя выбранной цели Олег пошел в отца. Он не хотел быть внизу. Когда-то, давным-давно, после первого курса, уговорил мать съездить вместе в Москву, полюбопытствовать насчет престижного и недосягаемого института международных отношений. Ну хоть помечтать-то можно? По молодости, по наивности грел надежду, а вдруг? Почему бы кому-то не отнестись к Олегу всерьез? В семнадцать лет первый разряд по гимнастике, занимается каратэ, играет в сборной института по волейболу. На английском говорит почти свободно (это после первого-то курса паршивого провинциального иняза!). По истории партии и марксистской политэкономии только отличные оценки и почетные грамоты за рефераты.

Съездили, поинтересовались. Мать даже нашла старую приятельницу, имеющую отдаленное отношение к институту. Приятельница, услышав про их затею, замотала головой — и не надейтесь! Сюда не каждый министр свое чадо протолкнет. Принимают детей строго избранного круга или за такие деньги, какие вам и не снились.

Но уступать он не собирался. Черт с ним с институтом! Будет пробиваться сам, продолжал заниматься спортом и даже не бросил японский язык, за который взялся на первом курсе. В городе на реконструкции комбината работало несколько групп японцев, и выбранное направление казалось перспективным. Но потом произошли события, которые не только охладили его пыл, но и заставили всерьез задуматься — надо ли продолжать учебу в институте.

Началось все с ерунды. На занятиях по лексикологии обсуждали тему «Памятные места революции». Олегу досталось описывать картинку, изображавшую пенек, с которого один из вождей выступал на сходке перед рабочими.

Олег бодро отмолотил на английском, какая важная реликвия запечатлена на фотографии и кому посвящена мемориальная плита по соседству с пеньком. Преподавательница, Раиса Федоровна, пожилая еврейка с крашенными кудрями, благосклонно кивала, прикрыв глаза. Олег, далеко опередивший большинство своих сокурсников, был ее любимцем.

Пересказ темы он закончил довольно неожиданно:

— А вообще это пахнет Африкой. Пеньки, суесловие. Разбиваем лбы перед идолами, а неизвестно, Богу или Сатане молимся.

— Мы не Богу молимся, а чтим основателей нашего великого государства, — важно поправила его Раиса Федоровна.

— Чем же оно великое?

В тот год еще шла бесконечная война в Афганистане, а на очередном съезде партии призывали и дальше шагать верным путем марксизма-ленинизма. Но уже прокатилась первая волна разоблачений высших руководителей страны и стали известны цифры жуткой детской смертности, по которой страна обогнала почти весь мир.

Раиса Федоровна сказала про космические корабли и Большой театр. Олег ухмыльнулся:

— Страной правят дилетанты, а из нищеты мы не вылезем еще лет сто. Штанов, извините, вволю нашить не можем, а хвалимся, что великие. Собственных детей за коробку косметики продаем, это тоже величие?

Незадолго перед этим все газеты обошла заметка о женщине, которая продала своего ребенка бездетной семье за набор импортной косметики и какие-то тряпки. Большинство считали, что бабенка просто шалава, да вдобавок ненормальная. Олег видел здесь совсем другое.

— Говорят, что добродетель живет в развалинах. Чушь собачья.! Нищета и порождает таких уродов. Вы помните, Раиса Федоровна, как весной в институт пришли двое «Жигулей»? Кажется, солидные люди, ах, эстетика, бессмертный Шелли, Шекспир! Куда вся интеллигентность подевалась! Чуть друг другу в глотки не вцепились.

Раиса Федоровна побагровела. Действительно, две автомашины, выброшенные коллективу института, словно на драку собакам, стали причиной диких скандалов и дрязг. В борьбе за дефицит соперники удачно подсидели декана, сообщив его жене и общественности о любовнице-студентке, поймали на подарках от кавказцев старшего преподавателя с кафедры истории партии. Сделано было еще немало гадостей. Вполне естественно, что и Раиса Федоровна принимала самое живое участие в этой драке, с тайной мечтой, если повезет, перепродать машину, купить наконец приличную мебель и как следует одеть дочь, которая явно перезревала для замужества.