Мы умели верить - [126]

Он дрожал, но намеревался сохранять спокойствие. Он чувствовал свою ответственность, словно одно то, что он подрочил Роману, сделало того геем, и все теперь видели это. Хотя он понимал, как это глупо.

Роман сошел с тротуара и потер туфли о слежавшийся снег.

– Она даже не видела наших лиц. Только спины.

– Ты как? – спросил Йель. – Извини что…

– Не то чтобы я не слышал такого раньше.

– То есть это же Висконсин.

– Не делай вид, что это случилось только потому, что мы пересекли границу Висконсина.

– Слушай, – сказал Йель, – давай не будем говорить Фионе.

И тут она как раз вышла.

Нора выглядела бодрее, чем в прошлый раз – ее коляска была придвинута к обеденному столу, на котором стояла коробка из-под обуви со стопками ее писем. Нора осторожно встала и обняла Фиону, а Йелю сказала, что у него уставший вид. Их впустила Дэбра, холодно чмокнув Фиону в щеку, совершенно игнорируя Йеля, а затем ушла в магазин за продуктами. Йель надеялся, что она займет себя чем-нибудь еще: навестит подруг, сдаст в ломбард драгоценности, хоть в грязи вываляется, что угодно.

Йель сказал Норе, что они запланировали выставку на следующий октябрь, но умолчал о том, что лишился работы. Если Дэбра и рассказала ей, Нора не стала затрагивать эту тему.

– Мы тебя похитим и привезем в город! – сказала Фиона. – Будем катать в коляске и разгонять всех с твоего пути!

Нора рассмеялась.

– Коляску люди всегда пропустят.

Йель сказал ей, что на этот раз их визит носит более неформальный характер.

– И, хотите верьте, хотите – нет, мы не собираемся вытягивать из вас даты. Для начала мы хотим услышать историю Ранко. Вы, можно сказать, оставили нас в подвешенном состоянии.

Нора была очень рада закончить свой рассказ, но сперва она настояла, чтобы они приготовили себе сэндвичи. Она бы сама им сделала, если бы не коляска. Они втроем нашли белый хлеб и сыр, и пасту для сэндвичей. А также подсохший салат айсберг, которым Йель не соблазнился. А Роман положил немного себе в сэндвич, так что зелень выглядывала по краям.

Йель с Фионой пошли в гостиную впереди него.

– Он лапочка, – прошептала Фиона. – Ты можешь назвать хоть одну причину, почему не должен снова соблазнить его?

Йелю на ум приходила пара таких причин, но они уже приблизились к Норе, и их нагонял Роман.

– Вам повезло, что у меня еще варит котелок, – сказала она, – я даже помню, о чем вам уже рассказывала. У нас был девятнадцатый год, не так ли?

Фиона села за стол рядом с Йелем и, взяв его блокнот и ручку, написала печатными буквами: «СДЕЛАЙ ЭТО». А затем пририсовала непристойную картинку совокупляющихся человечков, и Йель с трудом подавил смешок, словно подросток в синагоге.

Роман принес магнитофон и включил запись, и Нора начала рассказывать о том лете: как работа моделью приводила на безумные вечеринки и затянувшиеся ужины, как она стала своей в кругу настоящих художников, куда не могла попасть, будучи студенткой.

– Прошло уже пять лет, – сказала она. – На самом деле, я верила, что он пережил войну, потому что несколько друзей видели его под самый ее конец. Хотя никогда нельзя быть уверенной с гриппом. Но в любом случае я списала его со счетов. Все знали, что он не заявил своего права на премию.

Она рассказала им о Поле Александре – похоже, Роману было знакомо это имя – покровителе, снимавшем обветшавший особняк и пускавшем художников на вечеринки, длившиеся по несколько дней.

– Была уйма кокаина, – сказала она, и Фиона разразилась смехом. – Ну, милая, мы только что пережили нечто чудовищное и не знали, куда себя девать. Центром притяжения был Моди, и он привел меня туда. Так вот, росту в нем было не больше пяти футов, трех дюймов[121], и он потерял много зубов. И часто впадал в бешенство – то было следствие туберкулеза. А иногда он мог просто расплакаться. Один раз он рисовал меня и вдруг забился в истерике из-за Брака: Брак ведь появился на горизонте, а он греб на месте. Я выставляю его жутким типом, но он был безмерно сексуален. Как-то раз он взял меня в дом Александра, а я была довольно нетрезвой и поднимаю взгляд, а в дверях стоит Ранко, точно призрак.

Роман громко вздохнул, словно не ожидал, к чему велся весь этот рассказ.

– Правая рука у него была в кармане, и я не знала, что это оттого, что она не работала – нервы пострадали. Он не был ранен, так что я не знаю, почему так произошло – возможно, причины были психологическими. Из всех пальцев он мог шевелить только мизинцем. Как начался наш разговор, не вспомню, но кончился он тем, что мы вдвоем стояли на газоне и Ранко орал на меня, мол, знает, что это значит – позировать. Что ж, он был прав. Он был абсолютно прав. Я никогда не могла объяснить ему, что быть моделью – единственный оставшийся мне способ быть художником. И посмотрите, разве у меня не получилось? Столько времени спустя готовится моя выставка!

Она рассмеялась и хлопнула рукой о стол.

– Но ты все равно могла быть художницей, – сказала Фиона. – Почему нет? Только потому, что ты больше не ходила на занятия?

– Ох, милочка. Назови хоть одну женщину, чьи работы ты знаешь, до 1950 года, не считая Мэри Кассат. Но дело не только в этом. Я, честно, никогда не была достаточно хороша. Что ж, я