Мы — советские люди - [31]

Этот план атаки значительного немецкого гарнизона, да ещё сидящего за мощными укреплениями, силами одной роты кажется теперь, из мирного сегодня, чем-то совершенно невероятным. Но как бы там ни было, этот план, выработанный командиром, крепко верящим в себя и в своих людей, был в тот день разыгран как по нотам. И когда, наконец, часа через два к месту схватки подоспел подтянувшийся батальон, автоматчики Малика уже заканчивали бой, выковыривая немцев из последних дзотов и вылавливая их на чердаках и в подвалах.

Малик сидел в разбитом гранатами доме немецкого штаба, читал захваченные документы, а один из его бойцов, бывший слесарь Ленинградского механического завода, Мартынов, возился у двух несгораемых шкафов и, обливаясь потом, ругал упрямую немецкую технику. Впрочем, он всё-таки вскрыл эти шкафы. В одном оказались дислокационная карта района, важные штабные бумаги и много фальшивых денег. Другой был полон коробками с железными крестами, предназначенными к отправке в части, окружение которых завершила рота разведчиков Малика Габдуллина.

Так, от дела к делу, от боя к бою, продолжал воевать молодой учёный-фольклорист, сам вырастая в героя изустных легенд и песен своего народа. И когда слава его прошла по всему фронту, его, боевого командира, чуткого политработника, великолепного лингвиста, свободно владеющего русским, казахским, киргизским, узбекским, каракалпакским, татарским и немецким языками, назначили агитатором для работы с бойцами нерусских национальностей. И он стал ездить по частям, неся бойцам слово большевистской партии…

…Должно быть, об одном из его недавних выступлений здесь, в батальоне, в редкую минуту боевого затишья и спел только что солдат-джерши.

Мы молча сидели у потухшего костра. Последние угли погасли под пеплом. Стемнело. Холодные, острые звёзды зажглись в тёмном бархате неба, кое-где тронутом багрянцем пожарищ. А песня всё ещё звучала, и не хотелось шевелиться, чтобы не спугнуть обаяние раздольной степной мелодии.

— Вот так и рождаются легенды, — тихо произнёс лейтенант Климов, отвечая на какие-то свои мысли.

На волжском берегу

Когда в такой битве, как Сталинградская, выпадала вдруг тихая минута, переставала дрожать от разрывов земля и становился слышен взвизг отдельной пули, даже самым закалённым бойцам делалось как-то не по себе.

Именно в такую редкую минуту он и подполз ко мне по сухой истёртой соломе, тронул рукой за шинель и спросил:

— Не спишь? Дай огоньку. Закурим.

Мы сидели втроём — пожилой усатый сапёр с моторного парома, девушка, санитарный инструктор из медсанбата, раненная в плечо, и я — в тесной земляной норе, выдолбленной в крутом глинистом берегу над переправой, ожидая, пока на той стороне Волги починят разбитый снарядом моторный паром.

Сапёр нервничал и поминутно выбегал наружу. Ему было досадно, что он здесь и не может участвовать в починке. Чтобы убить время, он в третий раз принялся разбирать и чистить свою старую винтовку, аккуратно раскладывая на собственной портянке и без того уже сверкавшие части.

— Так закурим, что ли? Не куришь? Вот это правильно: и здорово, и карману легче. Я тоже вот сорок семь лет не курил, на сорок восьмом не вытерпел. Здесь, в Сталинграде, и закурил… Тут закуришь! Я за эти два месяца тут на переправе такого насмотрелся, чего вы оба, даром что военные, и за всю жизнь, наверное, не видели. Право.

Он закурил большую, неуклюже свёрнутую цыгарку и, следя за тем, как расползался её дымок в тенистом полумраке землянки, даже не рассказывая, а скорее думая вслух, продолжал:

— Я человек тихий. И работа у меня тоже была тихая. Старатель… Сам-то я с Урала. Ну, там, в наших местах, я, значит, золотишко в артели мыл. Дело ничего, хлебное, если его знаешь. Так я бывало даже на охоту ходить не любил, честное слово. Хотите — верьте, хотите — нет, на кровь просто смотреть не мог спокойно. И если уже охотиться и доводилось, а у нас там все охотники, да и с едой иной раз в тайге припирало, то ловчил зверя или там птицу бить наповал, чтобы не видеть, как они трепыхаются.

Когда призвали меня на войну, очень я обрадовался, что получил назначение в понтонную часть. Потому — понтонёрам стрелять мало приходится. Я и в ум себе забрать не мог, как это я да вдруг в человека выстрелю. Вот, выходит, какой я был. Сейчас самому не верится!

В августе приехали мы сюда, на самый этот берег, наводить запасные переправы. Я, конечно, обрадовался. О Сталинграде кто не слыхал! Уж на что мы, старатели, живём, можно сказать, в самой глухой тайге, и дразнят нас за это медведями, а и то, спроси любого, каждый скажет: есть-де такой город на Волге, который в восемнадцатом году сам товарищ Сталин защищал и возле которого он беляков в пух и прах расколошматил.

И насчёт тракторного завода здешнего, это мы тоже все знали, потому хоть мы там среди дерев да камней обитаем и поля у нас не бог весть какие, однако здешние тракторы и по нашим землям ходят…

…Так вот, навели мы свою переправу, освободились, значит, и командир дозволил нам посмотреть город. Ну, мы умылись, сапоги начистили, новые подворотнички подшили, всё честь-честью, и пошли смотреть. Расчудесный город, сердце радуется, чистый, просторный. А дома, а магазины, а улицы? Ну всё, как есть всё для трудящегося человека. Отработал — и гуляй себе по бульварам, кружечку пива за столиком в саду выпей иль там, пожалуйста, в театр. Театр тут такой был: наверх взглянуть — шапка свалится. Нашли мы дом, где сталинский штаб стоял. Доска на нём каменная прибита. И хоть музей-то был закрыт, постояли мы и перед этим домом. И хотя мы сапёры, и стрелять нам, как я уже вам докладывал, приходится редко, лестно всё же, что мы такой город защищать будем, который именем Сталина зовётся, который, видишь, и сам Сталин защищал.