Мы совершенно не в себе - [81]

Освоив приличные манеры, мы отправляемся на экскурсию в лабораторию Алжевика, которая теперь называется Центром коммуникации приматов. Проходим в комнату для посетителей, где между нами и шимпанзе стена из пуленепробиваемого стекла.

Иногда шимпанзе не в настроении принимать гостей, что и демонстрируют, наскакивая на стену, с грохотом ударяясь о нее всем телом, так что стекло дрожит. В такие дни мы уезжаем обратно и приходим в другой раз. Центр – их дом. Им решать, кого принимать.

Но у нас в классе есть скайп. Он включен у меня все утро, и дети в любой момент могут глянуть, как там шимпанзе, и наоборот. Сейчас их в центре только шесть. Трое младше Ферн – Хэйзел, Бенни и Спраут. Двое старше, оба самцы – Албан и Хану. Так что Ферн не самая большая, не самая старшая, не самая самцовая. И все же, по моим наблюдениям, она там самая главная. Я замечала, как Хану жестом показывал просьбу – рука протянута, кисть повисшая, – обращаясь к Ферн, но ни разу не видела, чтобы это делала она. Так-то вот, доктор Соса.

Приготовишкам куда больше по сердцу моя племянница Хэйзел, чем моя сестра. Им нравится Спраут, самый юный в свои пять, лучший из всех. Спраут Ферн не родня, но похож на Ферн из моего детства больше, чем она сама. Мы редко представляем взрослых шимпанзе, скорее послушных малюток. Ферн стала медленнее и тяжелее. Жизнь крепко ее измотала.

Приготовишки говорят, она какая-то вредная, но, по мне, она просто хорошая мать. Ферн управляет общественной жизнью центра, с ней не забалуешь. Если случается стычка, всех унимает, заставляет обняться и помириться.

Иногда в скайпе появляется наша собственная мать, просит меня захватить что-то в магазине по дороге домой или напоминает о записи к зубному. Она каждый день на добровольных началах работает в центре. Главное ее занятие – следить, чтобы у Ферн всегда была ее любимая еда.

Когда мама пришла в первый раз, Ферн не желала смотреть в ее сторону. Села спиной к стеклу и не поворачивалась даже глянуть, о чем они там толкуют с Хэйзел. Мама испекла арахисовое печенье, раньше Ферн его обожала. Печенье передали, но она и не притронулась.

“Она не узнает меня”, – сказала мама, но я-то считала, как раз наоборот. Ферн никогда бы не отказалась от арахисового печенья без веской причины.

Когда настал мамин черед подавать обед – в стене проделано небольшое окошко, как раз чтобы просунуть поднос, – Ферн уже ее поджидала. И схватила за руку. Вцепилась довольно больно, и мама несколько раз просила ослабить хватку, но Ферн как будто и не слышала. Сидела с надменным безучастным видом. Маме пришлось укусить ее, чтобы вырваться.

Но со временем она смягчилась. Теперь они с мамой переговариваются жестами, и Ферн внимательно следит за всеми ее перемещениями, с другими такого явно нет. Ходит за ней по пятам, насколько это возможно: Ферн внутри, мама снаружи. Ест печенье. В детском альбоме Ферн есть фотография, где мы с ней сидим за столом на нашей кухне, у каждой в руке пестик, чтобы было что лизать. Ферн вгрызается в свой, как в куриную ножку.

Я все думала, что же сказать Ферн, когда она спросит о Лоуэлле и папе. Нам снова и снова приходилось напоминать дедушке Джо в доме для престарелых, что папа умер, но спустя пять минут он опять с горечью спрашивал, чем же он заслужил, что единственный сын совсем его не навещает. Но Ферн ни разу не упомянула ни того, ни другого.

Иногда мои приготовишки вместе с шимпанзе изготавливают поделки, по скайпу или прямо в центре. Мы рисуем пальцами. Клеим на бумагу пластилин с блестками. Лепим из глины тарелки с отпечатками ладоней. Центр устраивает благотворительные ярмарки, на которых продают эти творения шимпанзе. У нас дома на стенах висит несколько работ Ферн. Я больше всего люблю, как она изобразила птицу – темный штрих на светлом небе, ни клетки для птахи, ни следа самого автора.

В центре полки завалены видео, которые еще предстоит изучить; исследователи не поспевают за количеством материала. Так что шесть оставшихся шимпанзе сошли с научной орбиты. Наше появление приветствуется, это их развлекает и подстегивает, и никто не дергается, что мы нарушаем чистоту эксперимента.

Об этих шести шимпанзе прекрасно заботятся, и все же их жизнь не завидна. Им нужно больше места и внутри, и снаружи. Им нужны птицы, деревья, ручьи с лягушками, пищание комаров, жужжание мух, не срежиссированная природа. Им нужно больше неожиданностей в жизни.

Ночью я лежу и, как когда-то грезила о домике на дереве для нас с Ферн, мысленно рисую дом для людей, что-то вроде караульной будки, но больше – с четырьмя спальнями и двумя ванными. Главная дверь – заодно и единственный вход на территорию. Задняя стена целиком из пуленепробиваемого стекла и смотрит на двадцать, если не больше, акров, засаженных кизилом, сумахом, золотарником и ядовитым плющом. В моих мечтах люди живут в доме, а шимпанзе свободно разгуливают по всей земле, шестеро из центра, но и другие тоже; быть может, даже мои племянники, Бэзил и Сейдж. Мысль о них как раз-таки напоминает, что все это фантазии; ввести двух взрослых самцов в нашу маленькую общину – крайне сложная и опасная затея.