Мы с тобой (Дневник любви) - [46]

Так вот, я, предлагая свой брачный договор, написал, что беру обязанности по обеспечению средств существования; это еще ничего, но вот "чего": тут же предложил деньги на переезд (они обменяли, наконец, комнату). Это, уж конечно, и далеких купеческих недр: купчик влюбился и швыряет деньгами.

Л. чуть-чуть дернулась, чуть-чуть сконфузилась, но взять не отказалась, чтобы не пристыдить меня. Сейчас вспомнишь и покраснеешь! Одно утешение: пусть смешно, да не худо, а самое главное, что я сознаю.

11 апреля. Ходил к Л. (переехали), увидел Л. без подготовки к моему приходу и ахнул: до чего она извелась. И мать извелась. А я ходил и не замечал. Мать хотела на кумыс ехать -- осталась, боится за дочь. Дочь хочет со мной ехать -- боится мать оставить. Л. сказала мне: "Напрасно резиновые сапоги покупал, я теперь могу только лежать, и только этого хочется -лежать и лежать..."

Я понял, что не понимал трудность своего положения, не понимал потому, что на себя, на свои силы рассчитывал и не думал, что Л. сохнет, теряет последние силы. И почему не я помогал при переезде, а другой человек? Все произошло потому, что я в жизни своей никого не любил и вот теперь попал в огонь.

...Ну и что же? Если Л. слабая, надо ей помочь; не сумею помочь, я буду любить ее... Мне кажется, что я так люблю ее, что любовь эта от болезни сильнеет у меня и спасет ее.

Аксюша спросила меня:

-- Вы сознаете, М. М., что в свое время ошибку сделали?

-- Какую?

-- Да что сошлись с Е. П.

-- Сознаю.

-- А если сознаете, то должны ошибку поправить и дожить с ней до конца.

-- Это значит -- и себя погубить, и свою любимую женщину.

-- Вы веруете в Бога?

Я считаю того бога, которому жертва нужна, как ты говоришь. Сатаной. Я же служу тому Богу, который творит любовь на земле.

Ляля, конечно, замечательная женщина, но ведь и я тоже, наверно, замечательный, если в своем возрасте могу так любить. Но вот чего не хватает у меня: не хватает сознания своей значительности. Я вообще похож на царя Аггея, который покинул свое царство, чтобы поглядеть на жизнь народа, и, когда увидел, не захотел возвращаться на трон 24.

Да, тут у меня на Л. поставлена жизнь, и если тут провалится (только этого не может быть), то мне остается уйти в странничество, и тут возможна радость такая, какой я не знавал. Вообще, главный источник радости является, когда жизнь бросается в смерть, и эта добровольно принимаемая смерть уничтожает в сознании страх и зло физической смерти ("смертью смерть поправ").

12 апреля. В 3--4 часа дня "Мазай" 25 приехал на Бахметьевскую. Увожу Л. в Тяжино. Л. сидела на стуле желтая, измученная до "краше в гроб кладут" и, как после оказалось, готовая к отказу мне (расстаться на время равносильно отказу). Ее мать, смущенная, отстранялась на этот раз от сочувствия мне. И когда Л. сказала мне: "Не верю тебе", мать безучастно смотрела на меня, будучи в полной зависимости от дочери.

В этот момент представилось мне, как я полчаса назад в пальто вошел к Павловне, положил перед ней деньги и она мне сказала: "А комната моя, никому не отдам". И я ответил холодно и резко: "О комнате решит суд". И вышел. И вот теперь: там все сгорело и тут "не верю". Я почувствовал в себе холод, начало злого решительного действия. Однако холод не стал как-то распространяться по телу, замер, и пришла слепая точка души, когда все делаешь механически. И Л. тоже механически отдала свой чемодан. Ехали в раздраженном состоянии, я вовсе не понимал, в чем я виноват, за что она мучает меня.

Незаписанная любовь

19 апреля. Прошла с 12 апреля неделя сплошь солнечная. Прошли дни, которых нельзя было записать. Но счастье в том, что дни эти не только не прошли, а не могут пройти, пока мы живы, дни останутся. И если записать нельзя, то можно о них написать: в природе была неодетая весна -- у людей незаписанная любовь.

Сегодня Л. уезжает на какой-то день-два, много три, но мы прощаемся, как будто расстаемся на три года. Она меня перекрестила и велела себя перекрестить, и, когда я руку свою, меряя по себе, повел справа налево, она поправила и помогла вести от меня слева направо. Это вышло у меня оттого, что, крестясь иногда, я думал только о себе и впервые подумал о другом.

Около 6 ч. мы вышли в поле. Оба согласились, что двум стоять в ожидании автобуса, когда одному ехать -- другому оставаться, нехорошо. И она пошла полем в Кривцы, я--в лес на тягу. Долго мы оглядывались, пока она не скрылась за хвостиками леса. Я почти не чувствовал утраты, потому что душа ее прилетела ко мне и сопровождала мой путь в лес.

Дождик теплый, и на глазах вызывал из земли зеленую траву, обмывал почки. Я, чтобы не вовсе промокнуть, стал под большой сосной, ружье положил на землю, руками назад обхватил дерево и стоял два часа в ожидании вальдшнепов точно в таком состоянии с деревом, как с Л. Тогда вихрем вырвались из сладкого единства мысли разные, как протуберанцы из солнца, и глаза в то же время спокойно и безучастно следили, как по веточкам у ночек сбегались светлые капельки, росли, тяжелели и падали, как прилетела маленькая птичка -- хохлатый королек и в двух шагах удивленно глядел на меня...