Мы с тобой (Дневник любви) - [30]

-- А что же не чепуха?

-- У вас редкий ум,-- ответила она,-- вы сейчас единственный, с кем я открываюсь, и у вас сердце -- ах, какое у вас сердце! И все-таки я не вся I нами. Догадайтесь, в чем дело, чего не хватает,-- и я отдам вам всю жизнь.

-- Это похоже на сфинкса: все открыто и ясно; природа как везде и во всем, но в лице сфинкса есть какое-то "чуть-чуть", и его нельзя разгадать. Мне кажется, разгадать это для меня, а может быть, и ни для кого не возможно: зачем же иначе сфинкс? Вы-то ведь сама тоже не знаете!

Но, мне кажется, это можно заслужить, и тогда все само собой откроется, как сундучок без замка.

Как же вы думаете заслужить?

-- Служить,-- сказал я,-- это значит собирать внимание к тому, что любишь. Все, все туда!

-- Как хорошо! Мне кажется -- это правда. Откуда вы это берете?

-- Из своего опыта: я в молодости давным-давно влюбился и все лучшее на земле собиралось к ней. А когда она исчезла, то все собранное в ней стало обратно становиться на свои места: какой-нибудь заячий следок, голубеющий на белом снегу, отчего он стал мне прекрасен? Оттого, что пришел сюда от нее. Или звук шмеля на цветке ранней ивы, или северный свет, или южное море, и все на свете, все было из нее и все прекрасно. А теперь я буду служить вам, и все, что вышло тогда от нее, собирать обратно в этот сосуд. Я буду делать это вниманьем.

Она молчала. Я посмотрел: она свернулась собачкой в углу дивана, поджав ноги, стала маленьким комочком -- не женщина, а дорогой мой ребенок. Глаза большие сияли радостно, и щеки горели.

Вечерело. Я примостился рядом и слушал, как билось ее сердце.

Подождем! -- сказала она. И я послушался, и мы стали вместо того обмениваться словами. Но слова эти рождались на той же почве, как будто в душе было два выхода: через жизнь и через мысль.

Я: -- А может быть, люди научатся управлять этой силой?

Она: -- Об этом есть еще у Шекспира: любовь Ромео и Джульетты примирила два враждующие рода.

Я: -- Женщине дана такая сила и такая власть над людьми, больше которой на земле нет ничего. И как же глупо она силу эту растрачивает!

Она: -- В мире до тех пор счастья не будет, а только война, пока не научится женщина управлять своей силой.

Я: -- А может быть, обычную женскую уклончивость, это ваше "подождем", и надо понимать как начало этой силы в действии?

-- Так долго длиться это не может! -- ответила она.

И вот как радостно, и вот как мучительно страшно, как бы нам не попасть в руки Кащея. Надо освободить ее от "долгов" и, если бы это возможно было, самому бы за долги заплатить. Как? -- Не знаю. Я не знаю, когда это будет и как именно совершится, только знаю, что это будет как свет: тихий свет придет, и мы что-то вместе поймем, и вдруг бросимся друг ко другу, и навсегда.

...После того мне стало так, будто я кругом открыл всю ее душу и она мне стала как своя душа. Когда она ушла -- ко мне вернулось спокойствие, смешно было вспоминать о "торфе", и я отлично уснул.

Встал бодрым и сильным. Надо честно отнестись всерьез к простейшему. Как будто солнечный луч пронизал мне сейчас эту паутину, и я должен во всем разобраться до конца. Буду читать письма Олега.

Необходимым условием стало решение: до тех пор, пока она не войдет ко мне в дом мой,-- ничего. Пусть это обещание соберет мою силу в сторону достижения цели -- быть настоящим и единственным мужем этой женщины. Вся моя, в моем доме, и я весь ее: и хозяин, и работник.

Ей встретился на улице друг ее Птицын, и она ему по-дружески рассказала о всем, что с нею происходит...

-- Все выйдет само собой, и не нужно придумывать себе заранее препятствия,-- сказал Птицын.-- Наверно, он долго сидел на цепи, теперь сорвался-- так пусть покажет себя. В этом движении и есть сущность любви.

Мне понравилось птицынское сравнение меня с собакой, но только себя я чувствую не цепной, а охотничьей собакой, собакой на стойке.

Вот она стоит вся в готовности, сдерживая страсть в монументальной неподвижности. Так и стоит монументом с поджатой одной лапой, чтобы этой свободной приготовленной лапой птицу поймать. Но она умная охотничья собака, готовая прыгнуть, и в то же время знает, что птицу поймает не она, а выстрел стоящего за ее спиной охотника.

И вот мне теперь, как я себя чувствую, мое дело быть собранным, и готовым поймать, и сделать вечностью пролетающий миг жизни.

...А совершит это все стоящий за мной Охотник. Думаю теперь, что слова "большой" и "маленький" таят в себе какую-то не только количественную, но моральную сущность. Так бывает, когда от маленького дела переходишь к большому, то являются на помощь не свои, известные, взвешенные, измеренные силы, а неведомые, непрошеные, не требующие труда твоего

и печали, и тогда чувствуешь на своей утлой лодочке под собой несущую тебя большую океанскую волну.

Да, конечно, под лодочкой океан, а в человеческой жизни, в большом деле, когда ты на него станешь -- весь человеческий род от сотворения мира становится на твою сторону и, вызывая на бой темные силы, открывает священную войну за тебя самого.

Она так презирает быт, так слаба в борьбе, что я не могу себе вообразить ее любящей, если придется столкнуться даже с одной Аксюшей... Я боюсь ее: ей это станет противно! Без настоящей любви -- невозможно!