Мы с Санькой в тылу врага - [23]

Больше соседка старается. Бабушка ее за глаза иначе и не называет, как помело. Что ей на язык попадет, завтра вся деревня знать будет.

Не успела за мной закрыться дверь, как бабушка всплеснула руками:

— А боженька ты мой!.. Посмотрите вы на него.

Я и в самом деле был хорош: рубашка располосована, рука в крови — проволока виновата. А штаны все в земле, в пыли, будто меня по пахоте волоком тащили. Да разве это так важно?

Я бабушку и слушать не стал, а прямо к гостье:

— Там вас, тетенька, дядя ищет. С ног сбился. Кто-то к вам приехал.

— Приехал?

— Ну, может, пришел. Не знаю…

Соседка немного поворчала насчет того, что, мол, и находят же люди время ездить, но схватила своего Юрку в охапку и ушла, а бабушка, проводив ее за порог, взялась за меня. По ее мнению, я зашел уже слишком далеко, и некому меня остановить. Я, наверно, рассчитываю, что бабушка пойдет в магазин и купит материи, чтоб сшить мне новую рубаху, будто я не знаю, какое нынче время. И последнюю свою юбку она тоже не собирается перешивать мне на штаны.

— Слушайся, сынок, бабушку, — просит мама со своей кровати.

Тускло мигает плошка на камельке. По стенам бегает огромная бабушкина тень. У тени то смешной нос на полстены, то нос маленький, зато руки длиннющие и голова огурцом. Глыжка еще не спит.

— Баб, смотри! — показывает он на стену и смеется.

— Смолкни хоть ты, сатаненок, — сердится бабушка, собирая ужинать. При Глыжке я не могу рассказать про комиссара. Молодо-зелено. Где-нибудь похвастается.

Меня выручил дед Мирон. Он пришел, когда уже совсем стемнело, вызвал бабушку за порог, и они о чем-то там недолго говорили. Вернулась бабушка испуганная и растерянная, удивленно посмотрела на меня и сказала почему-то шепотом:

— Иди.

Я сижу на улице, прислушиваюсь ко всему, что делается вокруг. Хотя еще и не очень поздно, а деревня словно вымерла: ни огонька, ни голосов. Только выбежит кто-нибудь невидимый в темноте к колодцу, звякнет раз-другой ведром и скорее снова во двор. Обычно в такую пору звенели, шумели вечеринки: заливалась гармошка, бухал бубен, а голосистые девчата пели на всю деревню про чернобрового миленка. Здесь и там на завалинках вели свои бесконечные разговоры женщины.

А теперь тихо. Попрятались люди по хатам, позакрывали окна, притаились. Только собаки подают голос то в одном конце деревни, то в другом.

Во дворе под навесом дед Мирон долго разговаривает с комиссаром. О чем они там? Может, собираются идти в партизаны, так пускай и меня возьмут. Ну и Саньку, конечно. Мы будем у них разведчиками. Там, где взрослому не пройти, мальчишка всегда прошмыгнет. Мы хитрые. И смелые.

Мне молча подмигивают звезды с неба. Их там насыпано, как картошки на огороде. Никакой корзины не хватит.

Наконец скрипнула калитка и дед Мирон просунул голову.

— Ну как, тихо?

— Тихо, — ответил я.

За дедом показался Александр Карпович.

— Ну, прощай, отец. Прощай, Мирон Захарович. Спасибо тебе за все. Буду жив — не забуду.

Они пожали друг другу руки, обнялись.

— Ты один из деревни не выйдешь. Нарвешься, — предостерег комиссара дед и повернулся ко мне: — Выведи к городищу и покажи дорогу на Яриловичи. — И снова комиссару: — Если удастся, зайди к Гавриле Маслюку. Вторая хата от леса. С пристройкой. Кум он мне. Человек хороший. Ну, бывай…

И мы пошли. Гордый оказанным мне доверием, я шагаю впереди, то и дело шепотом предупреждаю своего спутника, где ямка, где бугорок.

Вот и выгон. Здесь мне знакома каждая кочка, каждый куст репейника, каждая колдобина. Редкими кудельками начал клубиться туман.

Оставив позади выгон, неслышным шагом прошли темный, обсаженный вербами переулок, потом огородами сделали большой крюк, чтобы обойти Афонькину хату. Дальше, низом, вдоль канавы по торфяному болоту, молено идти спокойно.

За городищем на тропинке, которая ведет заливным лугом прямо к речке, мы попрощались. Александр Карпович поднял меня под мышки и крепко прижал к груди. Его колючая борода крапивой обожгла мне лоб и щеки.

— Ну, Иван, геройский ты малец, — сказал он. — Будь таким всегда и твердо верь — наша возьмет. И Санька твой молодчина. До свидания, товарищи командиры. Мы еще встретимся.

Я долго стоял и смотрел ему вслед, пока его высокая фигура не скрылась в ночной темноте. Счастливой дороги, товарищ комиссар!

16. ПЕЙ, ФАШИСТСКАЯ МОРДА

Санька очень жалел, что тоже не провожал комиссара.

— Не мог позвать, — злился он на меня. Одно лишь утешило хлопца: слова комиссара, что он, Санька, — молодчина.

Соседка, Поскачиха, тоже была мною недовольна. Пришла как-то к нам на огород, где мы с бабушкой докапывали картошку, потолковала про каких-то кур да про то, что ее кабанчик, опухнуть бы ему, жрет как не в себя и все без толку, а потом ко мне прицепилась:

— А ты, хлопче, брехать ловок. «Дядя с ног сбился…» Зачем наврал? И не стыдно?

Я молча вскинул мешок на спину и понес в хату. Сейчас же и признаюсь. А как же!

Выкопали люди картошку на огородах, посгребали ботву, сложили, где посуше. Зима все подберет. Мы с бабушкой тоже управились. Теперь стало вольготней, и я часто бегаю к Саньке. Уединившись в дровянике, мы что-нибудь мастерим. Сегодня утром, например, начали делать железные швайки. Такими у нас свиней колют. Нашли кусок толстой проволоки, вогнали топор в колодку и на обушке куем да клепаем. Это будет грозное оружие. Швайками можно незаметно прокалывать шины фашистских автомашин.