Мы — русские! С нами Бог! - [13]

Яркий пример – когда разночинская интеллигенция попыталась пойти в деревню и с ужасом узнала свой народ. Разочарование и огорчение этих людей были колоссальными. Еще один яркий пример – попытка насадить изучение Закона Божия в школах, приведшая к тому, что выросло целое поколение, позже уничтожавшее священников. Почему? Да потому что не учли особенностей русского менталитета, не смогли понять, что в XIX веке вызревала уже совсем иная культура, проявления которой в XX и XXI веках мы пытались не узнать, – это культура раскола. Создавалась совершенно иная литература – мистического характера, с элементами фольклора. Появлялись бесконечные секты, каждая из которых пыталась основать собственную традицию, в том числе литературную, с собственными Житиями, с собственными представлениями о мире. Весь этот культурный пласт нам сейчас неизвестен и практически полностью уничтожен. Но ведь именно это замалчивание привело к тому, что Россия XIX века напоминала собой айсберг, где на самом верху явственно обозначилась великая русская классическая литература, а реальные интересы и духовная жизнь народа оказались спрятаны под такой темной водой, в такой толще подсознательного, страшного, мессианского ожидания конца света, которое только сейчас современные исследователи пытаются осмыслить и приходят в ужас от того, насколько плохо мы на самом деле знаем историю мысли России XIX века.

Аристократы всегда несли бремя иной культуры. Они говорили на другом языке, рассуждали совершенно на иной манер и оперировали другими образами, нежели простой народ. Литература, популярная в их среде, никак не пересекалась с тем, что было востребовано остальным населением, в большинстве своем не умевшем читать и рассматривавшем лубочные картинки, как правило, достаточно похабного содержания. Здесь важно отметить, что, например, в литературе прослеживалось весьма широко распространившееся увлечение аристократов масонскими идеями. Сейчас нет смысла говорить о плюсах и минусах масонства – это практически не имеет отношения к теме данной книги. Но все-таки стоит заметить, что не случайно масонами были и Михаил Илларионович Кутузов, и Александр Васильевич Суворов, и члены императорской фамилии, и, как говорят, сам государь император. Не случайно мизинец Пушкина на портрете кисти Ореста Кипренского служит особым знаком, выдающим принадлежность Александра Сергеевича к масонам, и известно немало историй, рассказывающих об этом. Суть в том, что и это тяготение к масонам, и распространение католичества в изначально православной среде русского дворянства, и разговоры о том, что Александр I чуть ли не стремился сам перейти в католичество – все это четко показывает, что даже на уровне верований и тяготений аристократический слой и слой народный были практически не связаны друг с другом.

Это во многом объясняет тот факт, что роль, которую играла русская православная церковь в XIX веке, крайне непонятна. Церковь, как ни странно, оказалась как бы не с народом, тяготевшим в тот момент к каким-то полуязыческим фигурам – колдунам, скопцам и т. п. Именно народ, его предпочтения и верования породили целую вереницу шаманов, логическим окончанием которой стала личность Распутина. Ведь Распутин был всего лишь верхушкой Эвереста, он, образно говоря, стоял на плечах многих поколений. Впрочем, его возникновение на самом верху властной пирамиды говорит о том, что внутри царской семьи не в одном поколении бытовало ощущение и понимание этого глубинного псевдохристианского шаманизма, присутствовавшего в русском народе, то есть данная традиция была известна аристократии. Другое дело, что мы сейчас практически ничего о ней не знаем.

Итак, весь XIX век в российском культурном пространстве сталкивались разные традиции: одна, скажем так, католически-европейская, другая – азиатская, природная, полуязыческая, третья – вновь образовавшаяся, потерянная, пытающаяся объединить и каким-то образом примирить, успокоить первые две, но не находящая своего места. Именно поэтому на протяжении всего XIX века прослеживается более чем скептическое отношение русской литературы к образу русского попа. Невозможно найти ни одного произведения, где священники показывались бы позитивно, без откровенного высмеивания! И это тоже не случайно. Литература в данном случае отражала глубинные процессы отторжения официоза: получалось, что с точки зрения русского народа и попы, и аристократы говорили на неизвестном языке. И народ создавал свои псевдоверования, свою суррогатную власть, свои суррогатные сказки – и оказывался во многом terra incognita. Когда же этот котел взрывался, у испуганной интеллигенции и рождались панические фразы о страшном русском бунте – потому что для них народ всегда был чем-то неожиданным, непонятным и чужим.

Такого рода вызовы всегда крайне опасны. Господь предоставил своим созданиям свободу выбора, а вместе с ней – и возможность совершать ошибки. И опыт России в этом уникален, так как из-за размеров занимаемой территории наша держава обладает колоссальной инерцией. Выбрав ошибочный путь, мы несемся по нему со страшной скоростью, не в силах взять паузу и оценить последствия первого, неверного шага, необходимость которого зачастую кажется очевидной.