Мы — разведка - [21]

В дверь робко постучали.

— Заходь! — крикнул кто-то. — Не заперто.

Никто не вошел, но стук повторился, негромко и снизу, будто бы стучали ногой.

Я подошел и растворил дверь. В землянку шагнул Вася. Он держал руки в карманах и молчал. Бледное, без кровинки, лицо, широко раскрытые испуганные глаза, дрожащие губы мальчишки подсказали мне: что-то случилось.

Я подошел к Васе, положил руку на плечо:

— Ты чего, дружок, кислый, как клюква? Набедокурил?

Вася опустил голову и разрыдался.

Но он не вытащил рук из карманов, чтобы размазать слезы, как это делают все плачущие ребята. Мне это показалось странным. Я заглянул в оттопыренные карманы Васиного бушлатика, и по коже побежали мурашки. Мальчишка судорожно сжимал в своих кулачках так называемые «лимонки», гранаты Ф-1 очень сильного осколочного и фугасного действия.

«Главное, чтобы не испугался, не вынул рук», — мелькнула мысль. И я как можно спокойнее и ласковее проговорил:

— Васенька, дорогой, держи руки крепче.

И в том же тоне негромко сказал одному из разведчиков:

— Иди сюда, у парнишки гранаты.

Мы вдвоем перехватили поверх карманов руки мальчишки и, сжав там «лимонки», осторожно извлекли их.

Предохранительные чеки с обеих гранат были сняты. И можно было лишь удивляться, как могли слабые детские руки так долго удерживать силу пружины. Видно, мальчишка понимал опасность. Его пальцы будто свело судорогой, когда я высвобождал из них гранаты.

Выйдя наружу, мы швырнули «лимонки» в ручей — они тут же взорвались — и вернулись в землянку.

Мы не могли понять, как случилось такое. Зная, что Вася неравнодушен к оружию, можно было предположить, что случай с гранатами — баловство. Но как мог мальчишка снять чеки с гранат? Ведь даже взрослому это не очень легко сделать.

— Вася, а как же ты сумел колечки-то снять? — как можно веселее спросил я, ибо мальчика все еще била нервная дрожь.

— Это не я снял, — наконец, всхлипнул он.

— А кто?

— Дядя Павел.

— И в карманы он положил?

— Ага. Сказал еще: ступай к вам и отдай. И что вы меня похвалите.

Все стало ясным. Фашист рассчитал тонко. Мальчишка подорвется вместе с разведчиками, и шито-крыто.

Мы немедленно бросились искать немца, чтобы пристрелить его, как собаку, но нигде не могли найти. Потом нам сказали, что он находится в землянке особого отдела, куда сам прибежал, опасаясь расправы. Понимал, сволочь, что нашкодил и что с ним не будут церемониться.

В особом отделе нам разъяснили, что существуют международные правила обращения с военнопленными, что Советская Армия — это Советская Армия и устраивать самосуд нам никто не позволит. К тому же задуманного преступления пленному совершить не удалось. К нему будут приняты соответствующие меры.

Тогда мы отправились в штаб и заявили, что если немец еще останется в полку, то за его жизнь не ручаемся.

Больше мы этого Пауля-Павла не видели. Говорят, его расстреляли.

Вася после этой истории прожил с нами всего три дня: его отправили в Мурманск.

Вечером в большом блиндаже у командира полка состоялся торжественный ужин, на который, кроме разведчиков, были приглашены все офицеры штаба и служб полка. Вместо трески на сей раз повара водрузили на стол блюдо из свежих судаков, бог весть где приобретенных начпродом.

Тостов не произносили и пили только положенные сто граммов. Во время этого ужина я, сам того не желая, приобрел себе могущественного недруга, который впоследствии много раз портил мне настроение и жизнь. Этот человек был в полку уполномоченным особого отдела.

В нашей гвардейской дивизии не было предателей, если не считать двух отщепенцев с темным прошлым, которым Советская власть стояла поперек горла и которые перебежали к немцем по убеждению. Но таких было двое за всю войну. Борьба с изменниками, паникерами и трусами как раз и входила в функции особого отдела. И все было хорошо и правильно, если особистами работали честные и умные люди, не видевшие каждом встречном подозрительную, неблагонадежную личность.

У нас же в полку представлял особый отдел слишком бдительный майор. Мы прозвали его Минуткой, потому что этот майор приглашал к себе людей на минутку, а после этого даже самые честные и храбрые ребята добрый месяц ходили, как по минному полю. Может быть, и не лично Минутка был виноват в том, а время, война. Но факт остается фактом.

За ужином, в присутствии всех офицеров, в том числе и майора Минутки, я, недовольный тем, что особый отдел взял под защиту немца Пауля, высказал свое мнение по поводу недавнего события — расстрела солдата в нашем полку. Этот солдат стащил на ротной кухне буханку хлеба, банку тушенки и был задержан с поличным. Солдат попал под трибунал, а затем под пулю. Расстрелянного парня я встречал прежде в запасном полку, в Кандалакше, и вместе с ним прибыл в дивизию. Я знал, что у него есть мать, брат-фронтовик, маленькая сестренка; знал, что он наш человек, и, может быть, минутная слабость голодного заставила его пойти на хищение. А в результате — позорная, бессмысленная смерть, в назидание другим.

Пока я говорил, майор Минутка, уткнувшись в тарелку, хмурил густые брови и молчал.

А утром я уже сидел у него в блиндаже и давал показания. Майора интересовало, каким образом был унесен живым разведчик Расохин; почему я не принял должных мер как ответственный за операцию, какие я выводы делаю из того факта, что осведомленный разведчик Расохин находится у врага… Почуяв, что вопросы носят какой-то провокационный характер, я говорил лишь то, что знал, и отказался делать выводы.